Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Однако такие соображения так и не получили силу закона. Вместо этого параграф 130 после войны стал отправной точкой для борьбы с правым экстремизмом и для защиты меньшинств, что кажется несколько парадоксальным[1104]

. Однако Бундестаг смог заставить себя принять такое решение только летом 1960 года, после того как волна антисемитских граффити со свастикой всколыхнула общественность. В рамках шестого закона о внесении поправок в уголовное законодательство летом 1960 года была единогласно принята следующая норма: «Тот, кто, нарушая общественное спокойствие, посягает на человеческое достоинство других людей путем (1) разжигания ненависти к отдельным слоям населения, (2) подстрекательства к насильственным мерам или самоуправству против них или же (3) оскорбления, злонамеренного унижения или клеветы на них», будет подвергнут тюремному заключению на срок не менее трех месяцев и штрафу. В более поздних расширенных версиях закона обстоятельства совершения преступления и жертва были указаны более конкретно. С тех пор одобрение, отрицание или преуменьшение значения нацистского геноцида (1994) или угроза общественному миру и оскорбление достоинства жертв путем одобрения, прославления или оправдания насилия и произвола национал-социалистов (2005) является наказуемым преступлением. Закон об исключении меньшинств и диссидентов из общества превратился в инструмент, предотвращающий вражду к определенным группам населения и прославление нацистских массовых убийств. Одна из странностей этой эволюции заключается в том, что параграф 130 по-прежнему общеизвестен под названием «параграфа о подстрекательстве народа», хотя депутат от СДПГ Арндт критиковал в Бундестаге этот термин как неподходящий еще в 1957 году

[1105]

.

Несмотря на этот проблематичный выбор выражений, в настоящее время в Федеративной Республике, похоже, существует широкий общественный консенсус относительно того, что разжигание ненависти к определенным группам населения или прославление массовых убийств национал-социалистов должно быть наказуемо. Конечно, в конкретных случаях всегда необходимо выяснить, где проходит грань, за которой политическое выражение заслуживает защиты. Однако такие границы в конкретных случаях всегда трудно определить, как показали недавние дебаты о богохульстве. Здесь, в частности, возникает проблема, связанная с тем, что точная политическая, социальная и культурная ситуация, в контексте которой наносится оскорбление, не всегда ясна. Западные деятели, такие как создатели «Charlie Hebdo», следовали системе координат оскорбления «снизу вверх» и видели себя простыми бойцами, использующими перо, чтобы сатирически высмеивать фанатичных мулл и репрессивные политические системы. Возмущение многих мусульман кощунственными изображениями и текстами в свою очередь проистекало из убеждения, что мусульмане являются дискриминируемым меньшинством, чьи религиозные ценности и символы отрицаются респектабельным обществом большинства. Требования этих мусульман запретить богохульства в адрес пророка подкреплялись ссылками на чувствительность западной общественности к антисемитским лозунгам или враждебным высказываниям в адрес гомосексуалистов и других меньшинств. Другими словами, спорные оценки касаются не только оскорбления как такового, но и его авторов и их адресатов. Кто имеется в виду: только фундаменталисты политического ислама или все мусульмане? Более того: кто может заявить от имени всего общества, что возмущен оскорблением?

То, что открывается в спорах о богохульстве, оказывается характерным примером для многих других разногласий последних лет. В 2016 году американская художница Дана Шуц выставила картину, вдохновленную фотографией Эммета Тилла – подростка, убитого расистами в 1955 году. Работа «Open Casket» («Открытый гроб»), по словам Шуц, была призвана сделать искусство местом сопереживания боли матери убитого. Однако афроамериканские активисты и художники отказали художнице – белой американке среднего класса – в праве использовать этот мотив. Паркер Брайт протестовал перед картиной в футболке с надписью «Black Death Spectacle» («Зрелище смерти чернокожего»), а его коллега Ханна Блэк написала открытое письмо с требованием не только убрать картину с выставки, но и уничтожить ее: «Нельзя, чтобы белый человек превращал страдания чернокожих в прибыль и развлечение». Другие комментаторы также обвинили художницу в культурной эксплуатации. Кубинско-американская художница Коко Фуско, напротив, сетовала на дух цензуры и назвала требование уничтожить произведение искусства необоснованным притязанием[1106].