Оскорбленные чувства

Они ругались из-за ребенка. Марина возмечтала о младенце, а Лямзин боялся перейти черту. Жена, конечно, знала про постоянную любовницу и ее тучную жизнь, но ребенок стал бы черной картой, крахом привычной жизни. Мало того, Марине хотелось замуж. А Лямзин пасовал, пенял на сына, заграничного студента, на жену, которой всем обязан, и покупал Марине новые драгоценные побрякушки. За десять лет Марина превратилась в роскошную даму, якшалась с мэром и всеми главными лицами города, опекала актеров и певцов, секретничала о моде с глянцевыми журналами, держала косметический салон и моталась на Бали фотографироваться в купальнике. Лямзин постепенно начинал ее раздражать, но ночами ей почему-то страшно его не хватало, и она рыдала в наволочку, а потом бежала в салон колоться коллагеном, чтобы уничтожить следы бессонницы.

Семенова подошла к овальному зеркалу в бронзовой оправе, неодобрительно покосилась на Ильюшенко, сорившего шоколадной крошкой, и с удовольствием перевела взгляд на свое отражение. Лицо натянутое, как персик. Длинные норковые брови. Миндальный изгиб века. Обволакивающий взгляд.

А чего лаялись-то? – прочавкал Ильюшенко. – Он не давал тебе завести ребенка?

Да он мне даже кошку не давал завести, у него аллергия. То есть была аллергия, – вздохнула Семенова.

Кошка ни разу не упоминается в Библии, – зачем-то сообщил Ильюшенко. – Собаки – четырнадцать раз. Львы – пятьдесят пять раз. А кошки – ни разу.

Ни разу? – удивилась Семенова. Она снова взобралась на козетку и теперь теребила полы расписного халата с фантазийными вышивками, привезенного ей Лямзиным из Китая. Красный цвет – цвет аристократов; простолюдинам, говорят, за красный халат отрубали головы…

Ильюшенко дожевал шоколад, уставившись в потолок, расписанный на заказ шестикрылыми серафимами, реющими среди кучевых облаков. А потом внезапно спросил:

Скажи, Марина, а зачем тебе нужна была эта капуста?

Что? – не поняла Семенова.

Харч, фантики, подкожные, детишкам на молочишко. Все эти темные тендеры. Лямзин же тебе купил эти хоромы, коттедж за городом построил, зачем тебе понадобилась еще и стройфирма, зачем недвижимость? Это алчность?

Ну пошла-поехала поповская канитель! Когда я тебя на море отправляла за свой счет, поехал и не пикнул. И вернулся со свежим загаром. Что же это у тебя сейчас засвербило?

Во-первых, я ездил не отдыхать, – поспешил возразить Ильюшенко, подбирая под себя ноги, – я ездил на научную конференцию по теологии. Вопросы церкви, общества и государства…

Ну-ну! – нетерпеливо вставила Семенова.

А во-вторых, я здесь не собираюсь биться в пароксизмах нравственности, я не ханжа. Не то что ваш духовник.

Не мой, а Андрея Ивановича.

Не важно. Я не учить тебя собрался, а мне просто интересно чисто психологически. Вот зачем?

Как зачем? – пожала плечами Семенова и снова встала. – Мне уже не двадцать пять, сам понимаешь. Клетки мои начинают стареть, кожа теряет влагу…

Хочешь сказать, деньги нужны на ботокс? – прервал Ильюшенко. – Но не столько же! Давай рассуждать рационально.

Так я и рассуждаю! – фыркнула Семенова, начиная злиться. – Знаешь, почем сейчас лазерная эпиляция? За курс уходит тысяч сто, а волосы где не надо все равно вылезают.

Ладно-ладно, – поморщился Ильюшенко.

А массажи! – продолжала, распалившись, Семенова. – А эл-пи-джи-лифтинг? А лазерное облучение крови? А криотерапия? А плазма? А филлеры? И это только начало. Знаешь, сколько стоит пара хороших сапожек? А сумочка от Burberry? А? А платье от Dior

?

Семенова схватилась руками за голову и зашагала из угла в угол, распахивая полы халата так, что показались выше колен ее нестерпимо белые ноги.

Успокойся, Мариша, – привстал Ильюшенко и, делая в воздухе неопределенные пассы руками, усадил подругу на место, – ты взвинчена. А я тебя ни в чем не упрекаю. Да, красивой женщине поддерживать себя в форме накладненько. Но тут ведь речь о целых миллионах. Недаром Капустин захлебывается в слюнях. Аппетитик у него разыгрался.

Так чего ты хочешь, Петя? – уже не раздраженно, а примирительно и устало спросила Семенова, покорно откидывая голову назад, на волнистую спинку козетки. Она вспомнила, как Лямзин брал ее прямо здесь. Он вернулся после какого-то совещания у губернатора, сияющий и неуемный, как попрыгунчик. Его прилюдно похвалили, привели в пример. Справился с управлением государственным имуществом. Преуспел в импортозамещении. Простимулировал местное промышленное предприятие «Горизонт», на котором возродили выпуск шлифовальных станков.

С порога, не разуваясь, он стянул с себя ремень, потащил Семенову в гостиную (запнулись о шерстяной ковер, опрокинули фарфоровую вазу), прижал к козетке, повернул ее, как он выражался, взадпятки, задрал платье, отхлестал до тонких красных полос на начинающих пышнеть ягодицах, а после бурно оттарабанил. Узор обивки – маленькие зеленые бутоны, изгибистые цветочные ветки – егозили у нее тогда перед глазами как бешеные, зад нестерпимо горел. Когда это было? Месяц, всего лишь месяц назад.

Ильюшенко сел подле Семеновой и начал пояснять с расстановкой: