Оскорбленные чувства

Брошенная записка тряслась на соседнем сидении. «Убийца!»… Николай соображал, как вычислить автора. Говорят, раньше по шрифту можно было выйти на печатную машинку. Легко ли по чернилам узнать номер принтера? И если да, то справится ли сам, без криминалистов? Но подумав о криминалистах, Николай совсем расквасился. Вот если бы чернила были цветными. Он слышал, что цветные принтеры кодируют свой автограф на каждом листе бумаги. Маленькими, еле видимыми желтыми точками.

Впереди остановился троллейбус. В мутном заднем стекле колыхались размытые лица пассажиров. Показавшийся снаружи водитель в оранжевой жилетке полез на заднюю лесенку присобачивать троллейбусу отцепившиеся рога. Троллейбус… В Мурманске самый северный в мире, а самая длинная линия где? В Крыму? Водитель кончил возиться с проводами и бодро спускался вниз. Водитель – это ведь от слова «предводитель», начальник? Или от чего? А шофер по-французски «кочегар», дочь говорила. Почему кочегар? Видать, потому, что первый транспорт топили углем. Поезд возник раньше автомобиля… Троллейбус медленно тронулся, и Николай почему-то – за ним, не объезжая.

Ему захотелось выбросить треклятую записку. Но как? В окно? Он дотянулся до соседнего кресла правой рукой, развернул бумажку, покосился на нее. «Убийца!» Да еще и с восклицательным знаком. Может, кто-то из коллег? Беляева, озлобившись, улепетнула куда-то. Николай представил, как она, ссутулившись, запихивает бумажку под дворник. Но откуда она узнала? Нет, это все бред, это ему снится. Снится. Николай схватил листок, смял что есть силы и не глядя вышвырнул в спущенное стекло, под мокрые колеса. И тут же услышал, как громко, требовательно заурчал его живот. Но остановиться, отдышаться, зайти в кафе поесть он был не в состоянии, пальцы все еще не желали уняться от дрожи. «Кто, кто, кто», – бормотал Николай, но уже автоматически, тупо, как заводской станок, как пулемет. Одно и то же, одно и то же.

В какой-то момент он понял, что едет по тому самому маршруту. Миновал перекресток, на котором к нему в машину впрыгнул Лямзин, – рядом, в элитной новостройке и вправду обитала Семенова, с которой покойный якобы крутил амуры. А теперь движется в сторону обходной, по вчерашним коричневым лужам. Живот заурчал снова. Вдруг нестерпимо захотелось горячих щей. «Вот только гляну, что там…» – думал Николай, сам не понимая, что именно он хотел увидеть на злосчастной обочине. Неужели труп Лямзина? Но вместе с Лямзиным в голову лезла дымящаяся похлебка. Щи да каша – пища наша. А где щи, там нас и ищи. Жена варит неплохо, а он лучше. Главное, чтобы капуста в щах была кислая. И мяса побольше. Свиные ребрышки. Неандертальцы, говорят, тоже готовили суп. Варили бульон в кожаном мешке, но только для больных и беззубых.

Николай закусил толстенькую губу. Вот он, тот самый забор ромбиками. Рваные афиши. Плакат с портретом местной депутатки «У женщины – все сердце, даже голова», большое объявление «Продаем свинину», но почему-то с картинкой Винни-Пуха. Снова подумалось о ребрышках. Доброму добро, а худому пополам ребро. И наконец, то самое место. То, где он оставил вчера своего пассажира. Там переминалось сосредоточенно несколько человек неопределенного вида в гражданском, у одного, кажется, рулетка или что-то похожее. Кто они? Следователи? Рядом, у вчерашней канавы, припаркованы автомобили без мигалок и надписей. Нельзя сбавлять ходу…

Николаю вдруг показалось, что один из мужчин смотрит прямо на него. Спешно отвел взгляд, уставился вперед, на дорогу. Он вспомнил, что для снятия стресса нужно дышать попеременно, то грудью, то животом. Но соглашался дышать один живот. Живот выпирал, вываливался. В Николае восемьдесят девять килограмм, надо худеть. «В тюрьме похудеешь», – хихикнул внутренний голос. Снова завертелись колесики случайных ассоциаций. Элвис Пресли спал по несколько дней подряд, только чтобы не есть. Надо спать, чтобы не есть, а не есть, чтобы не спать… Лямзин тоже был грузным. Но теперь он спит, спит вечным сном. Восьмилетний мальчик-убийца, забивший камнем девочку в какой-то экзотической стране, объяснял, что уложил ее спать. Спят усталые игрушки, книжки спят…

Николай почувствовал, как увлажняются его глаза. Неужели будет плакать? Слезы замужних женщин смешать с розовой водой – получится раствор для врачевания. Бальзам на раны… Степан как-то порезал глаз острым бумажным листом, пришлось носить линзу, чтобы роговица не расползлась в стороны. Рассказать все Степану? Нет, не поймет, разболтает.

Он продолжал гнать, позабыв о голоде и о том, что надо вернуться в контору. Если страх и вправду пахнет, то учуют ли люди, что он боится? Не сдаться ли? Не рассказать ли все как было? Ведь он не убивал Лямзина, он только его подвозил.

Завибрировал телефон. Николай поднял трубку. Жена тараторила:

Колюсь, ну это безобразие полное! Обещали, что свет дадут утром, и где он, спрашивается? Где? И воды нет! Представляешь? Коль, ты слышишь меня?

Слышу, – глухо отозвался Николай.