Оскорбленные чувства

На могучем, во весь задник, экране сменялись кадр за кадром: хлестала кровь, скакали рисованные табуны, бесстрашные витязи перерубали хребты врагам, девицы с развевающимися волосами бежали на фоне горящих изб. Но вдруг в самом средоточии пения раздался колокольный удар, истуканы пали и гора рассыпалась, расступилась, а за ней показался коленопреклоненный Владимир. Свет потух по краям, и князь один остался в его пучке, и тихо слышался церковный перезвон, а сзади благоговейно стояла в золотом одеянии византийская супруга Владимира, царица Анна. Высоко воздел князь руки, и на экране, как бы из рук его, явился маленький крест, который начал расти, расти, и вырос во весь экран, и вновь осветилась вся сцена, и народ упал на колени, и хором запел:

Величаем тя, святый благоверный княже Владимире, и чтим святую память твою, ты бо молиши за нас Христа Бога нашего…

На торжественном песнопении вдруг зашевелились ряды, сидящие стали оглядываться. Заметили, губернатор слушает пенье стоя, и в подражание уже поднимаются другие ложи, вскакивают, поправляя пиджаки, холеные мужчины, подпрыгнул в партере министр культуры. В царственных аккордах закрывался занавес. Мигнув, вспыхнула театральная люстра в сто лампочек, каждая лампочка – в сто свечей. Объявили антракт.

Зал загудел, зашевелился, оператор с журналисткой побежали выстраивать камеру в фойе, ловить глас народа. Первыми сцапали губернаторскую чету. Супруги выглядели церемонно и гордо, как будто сами только что отыграли первый акт. Губернатор потирал раскрасневшееся лицо.

Честно, я человек не сентиментальный, – говорил он камере, – а чуть не всплакнул. Ведь понимаете, это наша история, наши ценности. То, что наши предки для нас отвоевали. И наша задача – пестовать эту память, передавать ее дальнейшим поколениям. Чтобы они брали пример с таких исторических фигур, как великий князь Владимир. Это наша первоочередная задача… К сожалению, меня сейчас ждут срочные рабочие встречи, иначе бы я с удовольствием остался и на вторую часть. Приглашаю всех жителей области обязательно посетить театр, ведь культура – это свет, а бескультурье – тьма.

Я тут могу лишь разделить эмоции мужа, – подхватила губернаторша, когда микрофон перепрыгнул, переметнулся к ней, – превосходная атмосфера величия, глубокая актерская игра, я приду сюда еще раз.

В кадре толпились нарядные зеваки, каждому хотелось оказаться в вечерних новостях, за спиной у губернатора, широко лучилась улыбка министра культуры. Министр культуры хвалил Чащина. Лились курумы лести. Меж тем сам худрук Чащин вместе с явившимися почетными гостями уже сидел в кабинете у директора театра, подвижной и деятельной женщины. Разливалось шампанское, разламывалась кремовая мякоть бананов. На диване восседал художник Эрнест Погодин, автор декораций, в кулаках у него прятался костяной набалдашник трости, на одеколоненных щеках курчавились бакенбарды.

Это монументально! – неслось изо всех углов.

Славили Чащина, Погодина, артистов и, конечно, министра, благословившего постановку. Тот уже примкнул к тесной компании и, понижая голос, пересказывал восторги умчавшегося по делам губернатора:

Он не ожидал! Он восхищен! Сказал, что столичный уровень…

Кабинет наполнился летучими жестами, порхали руки, радостно чмокали языки, дзинькали бокалы. В какой-то момент гости расступились, впуская Марину Семенову с ее спутником Ильюшенко. Семенова была в трауре, на лоб нацеплен черный ободок с вуалеткой, руки в ажурных перчатках, губы в кармине. Чащин бросился к ней, пал на колени, приложился к ее перчаточной кисти, Эрнест Погодин привстал целоваться, упала и покатилась по полу его тяжелая трость. Во всеобщей суете Ильюшенко схватил с блюдца пироженку и откусил, по рясе запрыгали бисквитные крошки.

Спасибо, спасибо, дорогая, что пришла! Нам это очень важно, – заверил Семенову Чащин.

Какое горе, что Андрей Иваныч сейчас не с нами. Он был бы в восторге, я знаю, – посетовал министр культуры.

Да-да-да… – повторял Эрнест Погодин, играя возвращенной ему тростью, поправляя горящий парчой вечерний жилет. – Удивительный был человек. Он видел мои эскизы и даже хотел купить один. Знаете, такой нимб, встающий над русским полем. Он появится в самом финале, увидите.

Это будут фанфары! – подхватил Чащин.

А Наталья Петровна… Вы ведь слышали? – вдруг начала директор, и к ней повернулись с любопытством, алчные головы окружили ее, как лепестки. Заговорили тише, отрывистей. «Ведь это конец репутации», «у нее же внуки», «будет отмаливать», «теперь не видать ей кресла»…