Оскорбленные чувства

Они вкогтились друг в друга. Влепились, как неразличимо сросшиеся сиамские близнецы. Они шушукались. Они обжигали друг друга горячим шепотом. Повар велел им заказывать, и через минутку на картонные блюдечки села пара мучных конвертиков с мясным фаршем и чечевицей внутри. Виктор пересчитывал деньги, Леночка набирала с подноса салфетки. Они встали у пластмассового столика, где уже лопала беляши молодая семья с куролесящим отпрыском. Ребенок крючился и канючил истошно, тягостно, озлобляюще.

Леночка неловко хватала самсу салфеткой за раскаленные хрустящие углы, ища, как бы ее прикусить. С площади перестал доноситься увещевающий монотонный приказ соблюдать спокойствие. Снова гремела музыка. А на перекрестке, за тиром и шатром с лучниками и арбалетами, встали автобусы-автозаки. Луженые глотки и шумиголовы запрятывались, запаковывались в железные панцири.

Ты с ней целовался. В лифте, – сказала Леночка, проглатывая ужористый кусок.

Я входил в доверие, это моя работа!

Виктор стоял на своем. Он и сейчас не отпускал Леночку. Одной рукой придерживал ее за плечико, другой хапал самсу.

Конечно, очень приятная работа. Ты с ней и спал, наверное?

Мне было не до приятностей! – урчал Виктор. – Ты не понимаешь!

И часто, часто ты так работаешь? В постели у подозреваемых?

Они пререкались, но уже не очень серьезно, а скорее как птички-синички, нашедшие хлебную корку, одну на двоих. Несносного ребенка уносили за шкирку. Ребенок колотил ногами по воздуху. Место семейки заняли две сердитые женщины, на чьих кислых физиономиях была написана бедность. Притулившись к столику, они бухтели и хныкали, обращаясь и друг к другу и заодно ко всем окружающим:

Ну надо же так испоганить праздник!

И как же легко бараны откликаются. Слышала, слышала? Как они драли гланды.

Как бы снова наших ребят не свинтили. Они же дебилы! Прут на рожон. Их подначить – как два пальца об стол.

Завтра устроим классный час. В рамках воспитательной работы.

Да-да. Мало нам Сопахина поганого! Так уже даже на площадь, к губернатору, страшно детей отпускать.

Леночка навострила уши. Ей казалось, она узнала учительниц школы, в которой директорствовала Элла Сергеевна.

Вы знаете Сопахина? – спросила Леночка.

Сердитые женщины как будто ждали ее вопроса.

Да мы с ним работали! И до сих пор расхлебываем! – взъерошилась одна.

А я говорила Элле Сергеевне, что он сбивает школьников с толку! – раскипятилась другая. – Это ж надо детям целый урок впаривать ерунду! Я как-то заглянула к нему на урок – и знаете что услышала?

Что? – вскинулась первая.

Голодомор! Представляете?! Он детям разводил страсти-мордасти про искусственный якобы голод в тридцатые годы. Как у крестьян зерно отнимали. Про закон против трех колосков. Вот зачем, зачем?

Учительницу аж перекосомучило. Между бровями ее провалились борозды.

Про голод рассказывать – плохо? – на всякий случай уточнила Леночка.

Врать! Врать плохо, девушка! Это же наглое вранье! Дезинформация! Побрехушки! – вскинулась первая.

У нас в стране уже в 1929-м, благодаря, между прочим, стараниям руководства, впервые в истории человечества ликвидировали безработицу, понимаете? Через плановую экономику, индустриализацию… Ликвидировали! Сталин построил в Украине Днепрогэс, дал им электричество, а они, вместо «спасибо», только ноют и проклинают. Разносят фашистские байки про голодомор. И этот наш Сопахин туда же, горазд плевать в свой же колодец!

Что-то при советских оккупантах, – ядовито вставила первая, – у них население в Украине в два раза выросло. А как СССР развалился, так сразу демографии кирдык. Но им лишь бы нас похаять да поцыганить у чужих посольств. А Сопахин давай дудеть в ту же дуду, да еще и перед детьми! Пусть теперь отсиживает. Заслужил.

Да ему, наверное, платили. Небось американцы. Лучше бы поизучал, что в его любимой Америке творилось. Там у них в те же тридцатые семь миллионов от голода вымерло. Что, тоже голодомор случился, так, что ли?

Голос учительницы дрожал, в сухих ладонях дымился картонный стаканчик чаю.

Да мы не спорим, – заметил Виктор, – мы согласны.

Он закончил есть, и рука его теперь сгребала Леночку по-хозяйски, на совесть. Леночка не противилась. Ей хотелось теперь принадлежать Виктору. Она прислушалась к музыке праздника, в которой все сильнее звучала нотка аффетуозо – «томно, страстно, порывисто, очень ласково». Леночка приникла к Викторову плечу. И в животе, и в груди ее разливалась нега.

15