Ослепленные тьмой

Баба говорила, как раньше убивали гайларов. Выслеживали, нападали войском. Считали их слугами теней. Что если узнает кто про волка, то убьют, и даже Сивар не спасет.

— Сила в тебе, Диерон мой. Много силы. А силу все боятся.

— Кто мой отец?

— Такой же волк, как ты.

— А мать?

— Мать женщина с красными волосами и огненным сердцем.

— И где они?

— Еще не время для знаний. Будет тебе десять лун, и БабА расскажет своему мальчику а пока нельзя. Пока молчать надо.

— А ты разве ты не моя ба?

— Нет но ты вот здесь, — кулаком себя между грудей ударила, — беречь буду, пока сама жива.

— А я люблю тебя. Ты самая добрая.

Обнимал ее и голову на колени клал, чтоб волосы его перебирала длинные, волнистые, белоснежного цвета.

— Сивар никто никогда доброй не называл, и никто не любил.

— Рони любит.

— Знаю но однажды придет день, когда твой волк решит иначе.

— Никогда не придет. Рони сам умрет, но Бабу обижать не даст.

Смеялась надтреснутым голосом и гладила его, гладила, напевая своим низким голосом, показывая картинки диковинные, пока глаза его не станут от морока пьяными, и сон не сморит.

Как теперь там Ба без него? Ничего волк вернется, даст силы, и Рон сбежит от страшного человека в маске. А у самого от страха по коже мурашки бегут, и глаза печет. Вот-вот вода хлынет. Как у маленького.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ДАЛИ. ЛОРИ

Говорят, что полезно заставать людей врасплох. Никогда не знаешь, что можно тогда узнать.

(с) Джордж Р. Р. Мартин. Игра престолов

Я была не готова к встрече с ней. Саанан меня раздери, я не хотела, чтоб это случилось вот так. Какая тварь рассказала, какая проклятая змея? Узнаю, раздеру на части. А сейчас оставалось смотреть в темно-карие глаза, обрамленные пушистыми ресницами, и сгорать в ее боли, корчиться в ней и понимать, что ни солгать, ни сказать правду не изменит ровном счетом ничего.

Ивайт давно ушла, но в дешевом номере воняло ее духами.

У меня в руках не просто ценная информация — у меня в руках наша победа. Точное расположение лассарского войска.

Сочная, грудастая Ивайт добывала для меня ценную информацию, а взамен я ее трахала так, что она голос теряла. Трахала и чувствовала себя дрянью, гадской сукой. Грязной, вонючей тварью. Но иначе мне было не добыть это все Иначе мы так и будем прятаться, как крысы, в лесу вместе с баордами.

Она не простит. Объяснения будут жалкими и пустыми.

— Как ты узнала, что я здесь?

Прошла мимо нее к зеркалу и свернула волосы на затылке в пучок, закалывая черной заколкой.

* * *

Кажется, я вздрогнула от ее голоса. Нет, не вопроса, а от самого голоса. Холодного. Безразличного. Как будто даже слегка раздраженного. Она словно недовольна тем, что я помешала. Помешала. Ей. Помешала с ЭТОЙ. Внутри словно хрустнуло что-то. Не сломалось, нет. Это хрустели обломки. Сломалось немного ранее. Несколькими минутами ранее. Когда смотрела, подобно завороженной, как смачно целует в губы ту женщину как впивается своими пальцами тонкими в ее густые светлые кудри, разметавшиеся по спине, прижимая к себе ее голову. Смотрела и чувствовала, как время отбрасывает меня назад. Многие луны назад, когда видела не один, не два, гораздо больше точно таких же поцелуев после каждой ее ночи любви с другой. Много лун назад, когда я думала, что знаю, каково это — вот так со стороны наблюдать за ней, ощущая то смущение, то злость на себя, на нее, то дикую ревность и боль. Я ошибалась.

Больно стало сейчас. От осколков. Там, внутри, где она только что прошлась уверенной походкой к зеркалу, оставляя меня слушать тот самый хруст, звонкий, отчаянный хруст обломков меня самой.

На заколку ее смотрю, на пальцы, которыми ловко орудует, закрепляя ее в волосах, и в горле перекрывает от желания закричать. Закричать так громко, чтобы выронила эту проклятую заколку, чтобы обернулась и посмотрела на меня. Увидела, что это Я. Но я не могу. О, небо, я просто не могу произнести ни звука. Только выдавить с силой, вытолкнуть откуда-то из самой груди срывающимся шепотом:

— Это единственное, что тебя интересует?

* * *

Не могу смотреть даже через зеркало. Мне хочется резко обернуться, прижать ее к себе, мою девочку. Мою хрупкую, нежную девочку, которая сейчас сходит с ума от боли И я вспоминаю, как впервые ее увидела, как посмотрела в ее карие глаза и пропала.

Я рассматривала ее глаза. Интересные. Светло-карие и блестят то ли от слез, то ли лихорадит ее от голода. Грудь бешено вздымается, и порванный рукав плечо обнажил. Округлое, матовое, нежное. Невольно в вырез посмотрела и почувствовала прилив возбуждения. Грудь у нее маленькая, но полная, корсетом приподнята. Если дернуть материю вниз Я перевела взгляд на ее руки. Пальцы тонкие стиснула и на еду старается не смотреть, а я ее голод в глазах вижу. Знаю, как они сверкают, когда не ел довольно долго, когда тело свои правила диктует, загрызая и гордость, и силу воли. Мне это чувство знакомо. Только я уже давно свободная, я делаю то, что хочу, а она еще в своем велиарском мирке живет с запретами, этикетом честью. Бесполезное слово в отношении лассаров.