Ослепленные тьмой

— Его в груди болит, сердце стынет спасиииии родного маленького спасиии

Я руки к ней протянул, хотел поймать ее запястья тонкие, а она растворилась в дымке, и я заорал от бессилия, от ярости, от ненависти. Глаза резко открыл и заледенел от ужаса.

Карлик над детским ложем стоит, сгорбленный, руки скрюченные протянул, наклонился над Роном в темноте глаза белесые сверкают, и мне бормотание слышно.

— Во имя Иллина калсамбадере дерекасамба далмо сунгуре

Бормочет безъязыкое нечто на древнем языке, неизвестном мне ранее. И я вижу, как тельце Рона выгнулось. И за пальцами карлика что-то белесое изо рта малыша тянется.

Убить карлика — значило потерять возможность встретиться с Маагаром.

"Спаси маленького "

Меч свистнул в воздухе, и голова Мафы покатилась по земле. Рон выгнулся и замер в неестественной позе.

— Ммммммм

Сайяр вскочил с ножом в руке. Смотрел то на меня, то на ребенка, то на труп карлика. От мертвой головы в разные стороны черная паутина расползалась, пока глаза не погасли.

— Сивар найди и сюда веди. Чтоб пацана спасла.

Сам наклонился и срезал у мертвеца бороду.

— Гонца ко мне. Пусть Маагару дар отвезет и встречу назначит.

Сайяр на меня посмотрел, а я на него.

— Разве я должен обещать вернуть Мафу живым?

И мы оба усмехнулись.

* * *

Он изменился с нашей последней встречи. Я помнил трусливого, большеглазого юнца на помолвке Одейи. Тогда я был меидом, и меня еще не волновала семья Ода Первого. Тем более его трусливые сыновья. Потом я видел его в лесу, когда заманил меня в ловушку. Те оба раза передо мной был подленький папенькин сынок, желающий выслужиться, угодить отцу.

Но умный и коварный ублюдок, заставивший меня встать на колени ценой жизни своей сестры. Как выставил меня, словно зверька в клетке на показ проклятым лассарам. Как будто изловил своей силой и могуществом, а на самом деле просто трусливо заманил в ловушку.

— Я поймал тварь, — эхом прокатился по площади голос Маагара. — Теперь наш народ будет спать спокойно. Завтра его повесят и оставят гнить на виселице, чтоб прах никогда не был предан ни земле, ни воде и не нашел покоя ни в мире живых, ни в мире мертвых. На него будет наложено проклятие Храма вплоть до десятого колена, если у монстра имелись родственники. А после мы вернемся и освободим Нахадас.

— Дааааа, — вторили ему воины, взбодренные обещанным праздником и казнью того, кого они все смертельно боялись. Меня толкали копьями сзади, заставляя идти быстрее мимо рокочущей толпы. Но я не доставил им удовольствия и спину не прогнул, шел размеренным шагом, и стража виснет на моей цепи, силясь заставить меня идти быстрее. Смотрю по сторонам, и кто-то от ужаса глаза закрывает, а матери детей отворачивают.

— Жуткий, как сама смерть. Спрячьте его рожу.

Взгляд на ниаду и словно увидел то, что хотел увидеть. Как будто боль в ее взгляде. Боль за меня боль, на которую я обрек себя из-за нее. Боль от моего унижения. Только я себя униженным не чувствовал. Меня не взяли силой, меня не превзошли стратегией. Я сам сдался. Ради любимой женщины.

— Урод. Какой же он страшный. Не смотри на нас, валласарское чудовище.

— Он смеется. О, Иллин. Это жутко.

И я, и правда, смеюсь, захожусь саананским хохотом. Который запускает мурашки ужаса по их лассарской коже. Толпа стихает и пятится назад. Им страшно И я точно знаю, они меня не пощадят. Никто из них. Страх порождает еще больше ненависти, чем зависть. От него нет спасения. И хочется уничтожить то, что пугает. Страх хаотичен и неуправляем. В страхе предают даже детей своих и родителей. Нет ничего ужаснее человеческого страха.

И не Маагар тогда управлял этим страхом, а я. Но многое изменилось.

А теперь передо мной появился уверенный в себе, бесноватый, зарвавшийся гаденыш. Нет, не менее трусливый, чем раньше, но с большей властью и возможностями в окольцованных перстнями руках.

Маагар ждал меня в лесу, на нейтральной территории. Нас отделял друг от друга ручей, по обе стороны которого стояли мои и его люди. В случае стычки мы все умрем на месте.

— Сколько наглости и самоуверенности в тебе, грязный валласар, от которого воняет мертвой псиной, осмелиться на встречу со мной. Великим велиаром континентов.

Усмехнулся и расшаркался перед ним в реверансах.

— Ровно столько, сколько их может быть у грязного валласара, мой дас.

Он не понял, лесть ли это или я его уколол, поэтому выпрямился в седле и задрал подбородок.

— Чего тебе надо?

— Я пришел предложить тебе сделку.

И невольно обернулся словно чувствуя, что ОНА где-то рядом. Мой волк задрожал, улавливая знакомый запах.

— Какую сделку ты можешь мне предложить? Думаешь, я боюсь твоей шайки, которая воровато пробралась через стену? Или твоих лесных бандитов, грабящих караваны, чтобы не сдохнуть с голода?

Я хотел бы вырвать его сердце и сожрать прямо здесь. И не только хотел, а даже мог это сделать. Но я бы не ушел отсюда живым Умирать сегодня в мои планы не входило. Как, впрочем, и завтра, и в ближайшие месяцы.

— Самоуверенность не красит правителя. Самоуверенность — это первый шаг на пути к поражению.