Осман. Хей, Осман!

И в эти три дня много было труда Михалу: смотрел людей, смотрел, хорошо ли оружие готовлено, добро ли чищено; коней смотрел; сам приподымет у коня копыто, глядит, как подковано. Вышло много труда и кузнецу. Зато поздними вечерами сидел, упёршись глазами пристальными в кувшин с кипрским вином. Наполнял серебряную чашку, медленно пил, малыми глотками… Думал. Всё представлялась мистерия в соборной великотырновской церкви. Вот Христос с учениками стоит на удалении от гробницы. Марфа и Мария, сёстры Лазаря встали у гробницы вблизи, а поодаль — монахи, изображающие односельчан… А Лазарь на гробнице лежит, обёрнутый в погребальные пелены… И вот Иисус Христос велит мёртвому подняться… Все в церкви знают, что представление перед ними, а сердца дрожат, бьются, трепещут… И всё это родное, от отцов-матерей, от прадедов-дедов… Больно отрывать от себя… А ведь и другое-то есть, есть Осман, вождь, устроитель жизни Михаловой. А разве плохо будет: ничем уже не быть отличным от Османа, молиться совместно… Надо ведь только решиться, принять веру Османова Пророка; и тогда будет Михал Осману ближе родного брата, будет ведь!.. «Но нет, не могу, не могу! И ведь Осман и сам говорит, что нельзя принуждённо…» Михал цеплялся за эти слова Османа; убеждал себя в справедливости Османовой… И всё это ведь была правда: был Осман справедлив. Но и то было правдой, что разноверие отделяет Михала от Османа… Тяжело сделалось на сердце у Михала; сам не знал, что же делать… Наконец решил твёрдо: полно мучить себя размыслами бесплодными, надо справлять свой воинский труд!.. Вдруг приметил за собой, что даже и не тревожится о Марии; верит, что она ему достанется. А почему достанется? Кто же это даёт Михалу волю не тревожиться о Марии? Осман Гази!.. Нет, нет, нет, не терзать душу!..

Осман глядел из-под руки на крепость Биледжик. Придерживал коня. Сколько связано памяти с крепостью этой! И не одной лишь Османовой, а ещё и отцовой, Эртугруловой памяти. Сколько раз переходила крепость Биледжик из рук в руки. Сколько раз видывал Осман длинные эти стены старые, видывал ещё мальчишкой, детскими глазами видывал… И вот теперь и Биледжик сделается его, Османовой крепостью… Осман решил, что осада — не дело его воинов. Людей он собрал много. И приказ его был такой: ворота быстрыми ударами таранить, а меж тем, когда начнут бить в ворота, пусть остальные воины взбираются по верёвочным лестницам на стены…

— Наша сила — в быстроте и в натиске буйном! — слова Османа.

Велел всадникам спешиться, а коней чтобы согнали особливые пастухи пастись.

— Нам надо броситься лавой на крепость ещё до того, как в Биледжике соберутся ударить на нас!..

— Можно бы согнать местных неверных, погнать их впереди наших воинов, — предложил не так решительно Гюндюз. И добавил: — Монголы всегда поступали так…

— Оттого у монголов и нет великой державы, — жёстко возразил Осман. — Люди всех этих краёв должны чуять и знать, что они — мои люди. Я свергаю жестоких правителей, устанавливаю законы справедливые; я — освободитель, а не угнетатель, поработитель!.. Все, все люди, какие идут по доброй своей воле под мою руку, будут защищены мною. Погибнут лишь те, которые пойдут против меня!..[276]

Собственно, речь шла о ситуации весьма обычной и до Османа и после Османа, о ситуации весьма обычной повсюду и всегда во всём мире. То есть это когда многое множество людей поставлено перед выбором; отчего-то следует выбрать одного из двух, трёх или четырёх человек, которые стоят над вами, и вам следует выбирать их. Но, собственно, почему кого-либо из них? Нельзя ли выбрать кого-нибудь другого или же себя самого? Такие вопросы кто-то, непонятно кто, исключил напрочь. Но сделал это не Осман; право же, не он…

Самые простые стенобитные орудия ударили в ворота старой крепости. Да разве суть в хорошем оружии? Суть, она в бодрости, силе, она в быстром, как молния, и уверенном натиске! В конце концов сопротивлялся один лишь гарнизон, засевший в цитадели и возглавляемый владетелем Биледжика. Но и это сопротивление сломлено было сильной быстротой Османовых воинов. Уцелевших воинов владетеля Осман приказал казнить на площади. Осман запретил грабить насельников Биледжика. Он приказал также, чтобы старейшины и самые богатые из них явились безотменно на площадь. Тогда Осман произнёс такой приказ:

— Теперь вы — мои люди! Я освободил вас от власти прежнего владетеля. Я не допущу, чтобы хоть один волос упал с ваших голов. Никаких обид мои воины не станут чинить вам. Вы должны собрать столько-то золота, серебра и драгоценных камней. Собранное всё снесите сюда, на площадь. Я раздам это моим воинам. А вы будете жить спокойно, торговать, обрабатывать землю… Все вы — под моей рукой!..

И покорно принесли Осману всё, что он приказал принести. Воины не остались без награды. Но и в крепости не было разрушенных домов и убитых стариков, детей и женщин. Все в окрестностях и подале толковали о милосердии и щедрости Османа. Любили его тою любовью, какою любят Бога. Юноши мечтали быть в его войске…