Осман. Хей, Осман!

«Мужья стоят над жёнами за то, что Аллах дал одним преимущество перед другими, и за то, что они расходуют из своего имущества. И порядочные женщины — благоговейны, сохраняют тайное в том, что хранит Аллах. А тех, непокорности которых вы боитесь, увещайте и покидайте их на ложах и ударяйте их. И если они повинятся вам, то не ищите пути против них, — поистине, Аллах возвышен, велик!»[287]

Рабия поцеловала руку отца. Осман вошёл и вышел вместе с шейхом, так и не оставил молодую жену наедине с её отцом…

После отъезда шейха Осман в первый раз после бракосочетания посетил Мальхун. Время близилось к вечерней трапезе. Низкий стол был уже накрыт. Мягкие лепёшки, сливки, рассольный белоснежный сыр, питье из сока винограда, ореховые ядрышки — всё было красиво поставлено в соханах — расписных глиняных мисках… Мальхун поклонилась супругу. Осман спросил её о здоровье; затем спросил, переданы ли ей кольца в шкатулке. Она поблагодарила и ещё поклонилась.

— Будешь ли меня угощать, хатун? — Осман улыбался. Мальхун видела, что он смущён. Кажется, она была тронута его смущением.

— Ешь, господин мой! — Она засуетилась, полнотелая, но лёгкая в движениях. Оправила подушки, подвинула кожаную подушку мужу, легко наклонялась и распрямлялась; а когда она говорила, голос её чуть приметно дрожал… Осман сел, она стояла за ним. Он повернул голову, сказал ей через плечо своё:

— Садись, жена, опора моего жилища; садись со мной!..

Она тотчас села; не против него, а рядом с ним.

— Ешь! — сказал он. И разломив лепёшку, подал жене половину.

Ели вместе, друг подле друга…

— Ты… — сказал Осман. — Ты знаешь меня, много лет уже знаешь…

Вдруг на её округлом лице жены, матери изобразился страх; она приподняла руки; пальцы были растопырены, будто она хотела закрыть лицо руками… Осман видел ясно, как дрожат её пальцы…

— Нет, нет! — произнёс он поспешно. — Всё хорошо!..

Ночью он остался с нею. Мальхун была ему совсем своя, любимая, давно привычная… Он обнимал её с насладой, но представлялось ему смутно другое женское тело, живое, юное, не изведавшее ещё родовых мук, худощавое, крепкое, тугое… Рабия!..

Молчала Рабия, тихая, худощавая, крепкая, покорная… Осман бывал с нею сердит, сумрачен, не говорил с ней, не намеревался делиться мыслями своими… Но ему было хорошо с её живым телом, с её тонкими розовыми нежными губами, с её грудями, с этим молодым её межножьем, не познавшим ещё болей от выходящей на свет головы дитячьей… Потом он сделался привычен к ней. Он сознавал, что ему хорошо с ней; порою — лучше, чем с Мальхун, потому что она моложе Мальхун, много моложе… В покоях Мальхун старался он оставаться часто, беседовал с ней… Но он сознавал, да и она знала, что прежнего времени, прежних ласки и близости — не вернуть…

Минула ещё седмица. Из Итбурну пришло известие, весть о смерти шейха Эдебали. Кончина его вовсе не была внезапной, шейх слабел у всех на глазах. Осман отдал приказ о торжественном погребении. Рабия оставалась прежней, не плакала, не заговаривала о смерти отца… Вдруг Осман однажды сказал ей, почти ласково:

— Я хочу жить с тобою в согласии и мире. Святые слова Пророка говорят не только о власти мужа над женой. Я — неучёный, но я многое на память знаю. Ты слушай:

«А если вы боитесь разрыва между обоими, то пошлите судью из его семьи и судью из её семьи; если они пожелают примирения, то Аллах поможет им. Поистине, Аллах — знающий, ведающий!»

И Осман продолжил с увлечением:

— «И поклоняйтесь Аллаху и не придавайте Ему ничего в сотоварищи, — а родителям — делание добра, и близким, и сиротам, и беднякам, и соседу близкому по родству, и соседу чужому, и другу по соседству, и путнику, и тому, чем овладели десницы ваши. Поистине, Аллах не любит тех, кто горделиво хвастлив…»[288]

Осман вдруг увидел, что она едва сдерживает слёзы; он заметил. Сказал ей:

— Оплакивай спокойно отца своего, я не стану тревожить тебя…

Поклонившись, она поцеловала его руку. Распрямилась. Он явственно видел слёзы на её глазах. Ушёл…

Осман никогда не ел вместе со своей второй женой, в её покоях. Но Рабия ни единого раза, во всю свою жизнь, не упрекнула его в недоверии к ней. Да она ведь не могла не знать, что он и вправду не доверяет ей. Конечно, ей должно было быть обидно это недоверие мужа. Но кто бы стал доверять дочери врага?..

Михал оставался близок Осману. Был чуток Михал Гази; когда Осману желалось одиночества, вдруг исчезал Михал Гази; когда хотелось услышать песню друга, тотчас угадывал это хотение Михал Гази и пел…

«Я ведь должен опасаться его! — думал Осман. — Я не должен есть с ним, за одним столом не должен есть с ним, в его доме не должен есть. Но я буду есть с ним, всегда буду делить с ним трапезу; не потому что я доверяю ему, а потому что я ничего не боюсь!..»

Однажды Осман спросил прямо:

— А что, Михал, мой друг, а как ты его?.. — Осман не договорил. Да и что было договаривать! Он ждал ответа. Лицо его приняло выражение любопытства, наивного, почти ребяческого…