Осман. Хей, Осман!

— Ничто не вечно и не может быть вечным! Вечен один лишь Аллах, вечно Его милосердие и вечно служение Ему!..

Затем Осман снова распределил тимары. Он приказал Михалу записывать это распределение по-гречески, а Орхану — на тюркском наречии. Осман назвал тимары своих сыновей, своих полководцев; не позабыл и воинов, которые отличались в битвах и походах…

— А теперь я хочу сказать тебе, Орхан! Пусть Аллах дарует тебе победы в битвах. Поощряй справедливость и тем украшай землю. Возводи учёность в достоинство, чтоб утверждён был закон Аллаха! Утверждай правую веру!.. Похорони меня в Бурсе. Я знаю, Бурса непременно станет нашим городом. В этом нет у меня сомнений! Знаю я также, что в Бурсе есть у неверных большой храм, который они называют Манастир, купол этого храма блестит, как серебро. В этом храме должна быть устроена мечеть… А я… — голос прервался… — Слушай!.. Орхан!.. Будут соблазнять тебя, понуждать к непокорству Аллаху, но ты никогда не поддавайся! Помни, то, что не заповедано Аллахом, запретно для тебя; совершай лишь то, что дозволено Аллахом! Окружай себя мудрыми богословами, ведающими священное. Прежде чем совершить нечто, обдумай, как будешь вершить, да и стоит ли вершить. Будь милостив к тем, которые покорятся тебе. И не скупись на доброту и милосердие; раздавай их щедрыми горстями, обеими руками. Человек покоряется доброте охотно, а насилию — противится… Положи меня под серебряным куполом…

Осман вновь и вновь смотрел на своих сыновей… Взгляд его то и дело невольно останавливался на лице Орхана; и словно бы проглядывали сквозь это красивое мужское лицо давние черты юной Мальхун… Осман поморщился; он не хотел сейчас, перед смертью, отдавать предпочтение кому-либо их своих сыновей…

— …Справедливости… — бормотал он… — Справедливости… — Словно бы просил, молил Аллаха послать ему, Осману, это чувство справедливости…

Осман приподнялся с трудом и простёр руки к сыновьям, будто хотел обнять их всех… Сыновья подались к отцу, склонились… Руки его упали… На мгновение он закрыл глаза, но тотчас открыл вновь; проговорил тихо:

— Я всё сказал вам. Прощайте. Пусть остаётся подле меня брат Михал и пусть Мальхун Хатун придёт ко мне…

Осман вновь закрыл глаза. Сыновья оставили его с Михалом, и очень скоро пришла и Мальхун. Осман лежал с закрытыми глазами. Тучная Мальхун Хатун села рядом, и во всех её движениях и жестах виделась мягкая и спокойная женская уверенность. Лёгким уверенным движением протянула она руку, взяла за руку Османа и крепко, ласково, безоглядно сжала его запястье… Тогда и Михал склонился и взял другую руку Османа, и удерживал его руку в своей руке…

Осман чуял обе эти руки, удерживавшие его в земной жизни. Было чувство, будто эти руки, мужская и женская, ведут его, всё его существо, уводят в юность, уже далеко… Мысли Османа были смутны…

Он знал, что он — икбалия — счастливый… Жизнь была хороша, но не хотелось умирать, хотелось ещё пожить… Чего не было в жизни? Он пытался понять, вспомнить… Полная свобода? Но разве она не бывает лишь в предсмертном воображении?.. Только в предсмертном воображении бывает свобода… Серебряная крыша… Неверные поставили новый купол на свою церковь, блестящий, как серебро… Там… лежать… под серебряным куполом… Думал… Что было в его жизни?.. Было детство, было ожидание, длинные дни… А затем?.. Было всё — всё равно! Всё равно — жить или умереть; всё равно — предадут или останутся верны… А после?.. Он старится, глаза его теперь готовы изливать слёзы… Он верит людям, а они любят его, почитают…

Он умер, но он не знал, что умер; так и не узнал… Он медленно ехал верхом на хорошем коне через весеннее поле… Маки в траве зелёной колыхались под ветерком… Бескрайнее маковое поле… Он отчего-то совсем свободен… Где он?.. Куда его путь?.. Ему всё равно… Потому что он свободен…