Османец

— Я служил Великому Гарри и сражался в его рядах у Азенкура. — Джон Хоквуд сразу понял, кто этот юный муж.

— Я много слышал об Азенкуре, и вот ты стоишь передо мной — это приятно. Но если ты англичанин, ты должен быть ромейских убеждений, — промолвил эмир.

— Да, господин.

— А ведь византийцы греческого вероисповедания. Как ты можешь любить этих людей?

— О любви не может быть и речи, господин, — ответил Джон Хоквуд, — я ненавижу этих людей за предательство. — В этот момент он действительно ненавидел Константина.

— Теперь ты здесь, передо мной, — размышлял эмир. — Выберешь ли ты жизнь, англичанин, тот, кто сражался за Великого Гарри?

— Я выбрал бы жизнь, господин, если бы моей жене и сыну была бы сохранена жизнь, — сказал Джон.

Эмир посмотрел на Энтони, который почувствовал почти ласкающий взгляд глаз османца, на удивление холодно-голубых. Потом эмир повернулся и посмотрел в окно, которое выходило на Босфор и через которое были видны мерцающие огни Константинополя.

— Константинополь, — задумчиво сказал он, — как долго я мечтал о тебе... Как долго мой отец и предки мои грезили о тебе... Ты моя судьба. Теперь, возможно, моя мечта осуществится раньше, чем я предполагал. — Его взгляд снова устремился на пленников. — Ты будешь жить, Хоук, твой сын и твоя жена тоже будут жить... А завтра мы поговорим о Константинополе. — Эмир кивнул, давая понять, что аудиенция закончена.

Хоквуды вышли из зала, на этот раз их никто не подгонял хлыстом. Их не выбросили во двор, а спустили вниз по лестнице.

— Наверное, нас ведут в темницу, — пробормотал Джон Хоквуд, — мужайся, мальчик.

К удивлению Хоквудов, они оказались в бане, пол которой был четырёхуровневым; от кипятка в огромных чанах шёл пар. В бане оказались четверо чёрных мужчин в набедренных повязках, их лица и грудь были гладко выбриты.

— Какие кругом странные люди, — пробормотал почти про себя Джон и, обернувшись к старшему из сопровождающих, который понимал по-гречески, спросил: — Где моя жена? — Он очень беспокоился о судьбе Мэри, оставленной на милость этим странным людям.

— Ваша женщина отправлена в гарем, — ответил сопровождающий.

— В гарем? — ужаснулся Энтони. В Константинополе этому слову придавали греховный характер.

— О ней там позаботятся, — заверил его турок.

— Что ждёт нас? — поинтересовался Джон.

— О вас тоже позаботятся, — ответил, турок, — это приказ эмира Мехмеда.

— Мехмед, — пробормотал Джон, — Так вот, значит, как его зовут.

— Нам хочется есть и пить. Пусть нам дадут немного вина, — попросил Энтони.

— По учению Пророка, винопитие — тяжкий грех, — отрезал турок. — Всё остальное вам дадут. Но сначала вы должны помыться.

Джон Хоквуд уже убедился; что народ Константинополя заботился о чистоте тела гораздо больше, чем англичане, но теперь они с Энтони поняли, что византийцев по сравнению с турками можно считать просто грязнулями. Они купались более часа и всё это время провели, стоя на верхнем уровне бани. Евнухи служили им, выполняя их желания. Холодная и горячая вода, омывая их тела, стекала вниз в огромный водосток. Чёрные пальцы мягко массировали их тела сладко пахнущими притираниями, они не пропускали ни одного изгиба; их волосы были намылены и высоко подобраны. Между делом евнухи о чём-то говорили своими неприятными высокими и одновременно грубыми голосами; по их интонации чувствовалось, что они восхищены габаритами и мощью пленников.

— Интересно, сколько раз в год мужчина проходит эту процедуру? — спросил Джон турка.

— Если нет военного похода, Хоук, мужчина моется каждый день, — ответил капитан, изумляясь вопросу англичанина.

Джон от удивления не знал, что и сказать.

После мытья в бане оба Хоквуда от усталости едва держались на ногах. Поднявшись по лестнице, они оказались в роскошных покоях с мягкими диванами и ковром на полу. Стопкой лежала турецкая одежда, их ждали блюдо с жареным барашком, кос-кос и кувшины с водой. Для бодрости пленникам был приготовлен напиток, называемый кофе, неизвестный в Англии, но знакомый им по Константинополю. Хотя едва ли там варили такой крепкий и сладкий кофе, как этот.

Хоквуды набросились на еду и, утолив голод, расположились на диванах.

— Отец, — спросил Энтони, — мы спасены?

— Не знаю, мальчик... Эмир Мехмед может приказать, чтобы мы сражались против византийцев. Ты готов к такому повороту событий?

— Да, — не раздумывая сказал Энтони, — теперь я ненавижу византийцев. Мы должны отомстить им за Вильяма... и спасти Кэтрин.

— Ужасно сознавать, что нам придётся сражаться под знаменем варваров против христиан.

— Ещё неизвестно, кто из них варвары, — размышляя, сказал Энтони.

— Они, сынок. Завтра нам предстоит тяжёлый день.

Обессиленный, Энтони решил заснуть. Его ломало после сложного похода, сожжённая солнцем кожа, натёртая бальзамом, горела, его члены ныли от ударов, полученных ранее, но мозг работал хорошо. Он поймал себя на мыслях об эмире, Молодом человеке, названном в честь Пророка, он вспоминал устремлённые на него взоры эмира. Потом Энтони наконец погрузился в сон, но вскоре неожиданно проснулся.

В дверях стоял человек, смотревший на него.