Осьмушка

Пенни молчком радуется, когда Ёна бывает при лагере. Всё-таки из кровных орков этот какой-то самый привычный, у Ёны даже почти не стыдно что-нибудь спросить.

Ёна идёт к озеру – отдохнув и наспавшись, плеснуть в лицо ещё холодной после ночи водицей; тоненькая майка, всегдашние уродливые бусы из каких-то косточек в один рядок, плетёный ремень на сношенных армейских штанах, укреплённых там и сям заплатками, босые узкие ступни. Пенни шагает рядом, будто бы ей тоже понадобилось в ту сторону.

– Нэннэчи Сал вроде во сне разговаривала…

– Ишь чё, – Ёна взглядывает на неё, цокает языком. – Ругалась?

– Да не… типа спорила с кем-то. Обождёшь, говорит, не треснешь. И что не закончила она чего-то.

– Довелось и тебе услышать! Это нэннэчи Сал со смертью так препирается, – отвечает Ёна.

Пенни чуть не спотыкается.

– Да ты не шугайся, Резак, это ж её смерть свойская, – говорит Ёна. Присаживается на корточки у озёрной кромки, умывается, смочив волосы надо лбом, а потом шустрым движением стряхивает ладони, чтобы брызги попали Пенелопе в лицо и на шею. – Да чего ты… Нэннэчи у нас знаешь какая хитрая! По зиме она смерти говорит: погоди, как внучьё-то моё лопоухое в мёрзлой земельке будет мне яму грызть? Дровишки на мои мощи я им переводить не велела! В весну если или по осени смерть к ней шасть – а нэннэчи тогда ругается: а хвост тебе свинячий, в грязь не лягу! А летом: да плетежок вон смотри не закончен, негоже, потерпишь. Который год с нами кочует, и пока всё отругивается. Ей у нас весело. Лихая!.. – Ёна смотрит как-то разом придурковато и с хитрецой – уши врозь, прищуривается против раннего солнца. – Резак, а Резак. Пойдём вместе синь-луковки копать? У меня примечено, где их должно быть много. У матушки Дрызги каких только овощей не растёт, а синьлуковок-то нету.

– Не пойду, – только и буркает Пенни. Она почти раззадорилась ещё выспросить, как это слепая Сал попала в клан, но теперь злится, что костлявый так глупо сбился с темы. Если охота в земле ковыряться, вот и пускай один тащится.

* * *

– А в те давние времена, когда орки и железа не ковали, прежде самой первой Орды, объявилось тогда на великих лесных землях одно жуткое угрёбище… – рассказывает Магранх-Череп.

Пенни за сегодня совсем убегалась и устала: белобрыска Марр с неговорящими двойняшками Крысью и Брысью сманили с собой «за мясом» для сирен. Всю охоту осьмушке кажется, что от неё нет ни малейшего толка, эти трои и сами бы прекрасно управились. Да чего там – Марр и в одиночку-то не оплошает, хоть даже без ножа, одними руками. Рогатки тут водятся всё серые в рыжину, жиловатые, черноносые, со светлой длинной шерстью на груди и на горле; Пенни не припомнит их правильного человеческого названия. А всё-таки веселит кровь, что и она может учуять и опознать звериный непростывший след, и что ей вполне удаётся нигде заметно не облажаться, да вот и Марр ещё говорит: с твоими ногами, Резак, быть тебе хорошей загонщицей. Не то чтобы Пенелопа и впрямь собирается этим заниматься в жизни, но услышать о себе такие одобрительные слова от Марра, который небось больше оленей уложил, чем ты сама обедов съела – не слишком привычно и очень приятно. Вот переть потом добычу в лагерь, да под начавшимся дождиком – это уже так себе. И ещё чувствовать, как мотается тяжёлая рогатая голова на свёрнутой шее… бр-р-р-р. Но осьмушка терпеливо подставляет плечо в помощь и даже не думает жаловаться: вот уж чёрта с два, сама не слабее вас, кровных!.. Разве что комариный звон в ушах от усталости – привязалась же глупая мыслишка: а полегче ведь было бы с Ёной эти луковки хвалёные пойти копать… и домой бы небось до дождя успели…

Теперь, переодевшись во что нашлось сухое, отдыхают охотники в Жабьем доме. Тут помимо семерых молоденьких орков проживает нэннэчи Магда и сам большой Магранх-Череп с людской дочкой Руби. Сейчас тут и Хильда возле белобрыски трётся, ясное дело. Рыбарка и Пенни, видать, хором решили не обращать друг на дружку внимания. Сидят мелкой стайкой в уголку и старшачьи отпрыски – играли с Руби в камушки, а теперь вот точат пупырчатые Дрызгины огурцы, с бесстрашной ловкостью пластая их вдоль своими ножичками и посыпая огуречную мякоть Дрызгиной же серой солью. Ножичка пока что разве у самой маленькой Шарлотки нету. Пенни тоже перепало огурчика, угоститься до вечерней жратвы.

Слушают Магранхову сказку про лесное угрёбище.

– И звали эту подлюку Совершенное Созданье, – говорит Магранх. – и каких только слухов об нём не ходило! Одни верили, что оно из навьев или мертварей такое выискалось, плохим колдовством, дескать, его подняли, да кто ворожил, тот и сам напоролся. Только навьи да мертвари-то ведь и сами когда-то живую жизнь знали. А это – при своей могучей волшебной силе вовсе было бестолковое. Ни лютости в нём не было какой следует, ни радости, один умище заковыристый. Башка и та с тремя глазами: два глаза где положено, на своём месте мильгочут, а третий – зелёный такой, втрое больше нормальных двух – аккурат посередине лба, и не моргая светится. За это его иногда ещё Влобешником называли.