Осьмушка

На дальнем острове, над омутками, живут забавные длинноте-лые звери с маленькими глазками и перепонками на лапах – выдры. Весело живут, много играют, любят болтать по-своему – стрекочут, покрикивают, тявкают. Еще ранней весной у выдр вывелись детёныши, а теперь, наверное, они совсем подросли. Здорово было бы с ними подружиться; звери едят рыбку, и может если их подкармливать, ещё молоденьких, то получится и приручить. Это в старых сказках выдра – существо глупое и легкомысленное, не может окончательно рассудить: жить ли ей в воде или на сухом дне, вот и мается весь свой век то так, то эдак. А по правде-то они вон какие хорошие, храбрые и смешные.

Только теперь возле крутого берега стоит какой-то ещё незнакомый плавучий островок, вытянутый, странный, а выдр совсем не слыхать.

Слышится всплеск.

Неподалёку от плавучего островка вдруг затанцевали в воде крупные разноцветные блёстки – вертятся, вспыхивая и сверкая, медленно опускаются. Конечно, надо всегда проявлять осторожность – случиться может всякое. Но разве может что-нибудь совсем плохое стрястись с сиреной в родной воде? Здесь, вдали от ядовитых больших поселений всякого сухого народа, от опасных их кораблей с бешено вращающимися винтами и прочих напастей? Как ни трудно было переселяться сюда с прежней воды, Старейшая Мать сказала непререкаемо: здесь будет безопасно. Не станут малые и старые хворать и умирать, задыхаясь, от подурневшей отравленной воды. Не станут юные и отчаянные девы исчезать бесследно – как ни гадай потом об их судьбе, только и выходит на вещих камешках перевёрнутый крюк, сушь да великая горесть. И эти цветные блестяшки ведь тоже могут сгодиться, скажем, на ожерелье, или украсить волосы. А если даже и случится встретить многоядного врага – так всегда наготове мешок визгу, которого никакой сухоногий не может выдержать!..

Когда уже полны горсти прекрасных тоненьких блёсток, плавучий островок вдруг слегка колеблется, и слышен ещё плеск, а дальше вода кругом непроглядно темнеет, будто в неё опрокинули густых чернил.

Страшно, страшно, и больно дышать.

Частая сеть опутывает тело и тянет кверху, и дышать так становится плохо, что вовсе не завизжишь.

Чьи-то страшные руки хватают за волосы, и тонкая игла больно жалит в шею, под самое горло.

И волокут на жёсткое, под слепящий свет.

Но и этот свет тоже стремительно заволакивает чернилами – ничего больше не помни, забудь, не будь.

Самый отчаянный визг за всю жизнь: «Беда! Враг!» – не рождается в разом помертвевшей гортани. Глаза не видят. Голос не звучит.

Дышать, дышать.

– Ну голуба, даже не кусалась, рыбонька! Давай мешок ей на башку и ходу отсюда, пока они там не прочухали.

– Ё, никак это пацан?

– Да ладно?! Удача-то откуда не ждали!! Хорош пыриться, давай заводи мотор, пока мамки-няньки не налетели…

Страшно, страшно, темно, темно, больно.

Дышать, дышать.

Под ноги

Вой, отчаянный и страшный – весь сон как есть разбивает вдребезги, ледянит нутро, подкидывает Пенелопу со спальника. Где Ёна, Ёны нет рядом, конечно, как раз сторожит при кошках – пусто на всегдашнем его месте сразу у Пенниной брезентовой занавеси, вот так всегда в жизни бывает – когда не надо вечно кто перед глазами мельтешит, а когда…

Костлявые, впрочем, суматохи не подымают – снаряжаются живо, молча, и выскакивают друг за дружкой из Зелёного дома в светлую ночь. Каждый на ходу натаскивает на голову какую-то ерунду, резковато пахнущую резиной, мелким тальком и пластиком. Рослый Сорах – острые уши торчком – суёт Пенни в руки сразу две такие штуки, сильно хлопает по плечу, указывает в угол:

– Нэннэчи Сал!

Пенни трясущимися руками надевает фильтромаску, вприскочку, хотя и на ослабших ногах, идёт помочь старухе. Бабка сама уже поднялась, на удивление шустро застёгивает свою хламиду с разномастными пуговками. С маской её узловатые тёмные пальцы тоже управляются привычно: легко и ловко. Потом Сал вцепляется Пенелопе под локоть:

– Не бойся, внучатко, тебе-то впервой, а я уже бывалая! Не беда – ученье. Слышишь, какой крик – на два голоса: Тис воет, да Коваль помогает, уж их-то ор блажной от кошачьего я всегда различу. Ну, пойдём теперь до старшачьей палатки…

Вой смолкает разом.

Пенелопе видно, как клан широкой цепью идёт от лагеря – всё так же молча, быстрым и ровным волчьим шагом – ни пересмешки, ни запевки.

У дома Штыря и Коваля их ждут Магда, увечный Билли, Скабс и все четверо детей. Билли держит на руках сердитую маленькую Шарлотку, тормошит, не даёт стянуть с головёнки великоватую противомаску:

– Не, не, не, потерпи, вояка, пока нельзя.

– Ну-ка, – Скабс подвязывает Шарлотке свою цветастую косынку – от макушки под шею, чтоб маска сидела плотнее и чтоб Шарлотке труднее было бы её стащить.