Основы этнополитики

Мне, все же, думается, что дело обстоит не совсем так. Допуская, что религиозные идеи могли возникать у древнего человека в некоем смутном чувственном виде, не дожидаясь своего речевого оформления (как, собственно, и у животных), я не могу допустить, что они возникали в первоочередном порядке. Никто не начинает внушать религиозные установки грудному младенцу, зная, что его мозг еще не в состоянии воспринять их и усвоить; однако обучение речи (простым словам типа папа, мама, дай, на, бо-бо, бах, пить и т. д.) происходит уже и на этом этапе. И лишь начиная примерно с трехлетнего возраста с подготовленным ребенком, владеющим хотя бы бытовой лексикой, можно — очень осторожно и ограниченно — говорить на какие-либо отвлеченные темы вообще. Религиозное же сознание (я здесь не сужу о подсознании или об изначальном, пренатальном знании) в этом возрасте практически неотзывчиво, это более поздняя фаза развития маленького человека.

Можно предположить, по аналогии, что чувственный, а тем более понятийный аппарат древнего человека (эволюционисту позволительно заменить это понятие на троглодитида, гоминида, обезьяночеловека и даже просто животное) не враз и не в первую очередь овладел религиозной тематикой, что бы ни подразумевать под этим. А значит, в истории формирования духовности человека приоритет, все же, принадлежит речи, языку, первоначально освоившему житейскую тематику, прежде чем перейти к религиозной.

Но в любом случае приходится делать вывод о том, что как речь, так и вера возникают уже на самом начальном этапе антропогенеза как главные сущностные характеристики человека. И таковыми остаются всегда, ныне и присно. В этой связи не случайным выглядит тот установленный наукой факт, что самые первые города на земле имели характер святилищ, а не просто политий, и управлялись вождями-жрецами, а не вождями-царями.

Несколько проще обстоит дело с происхождением культуры — в значении близком к изобразительному искусству, а не к цивилизации и технологиям, хотя именно они и предопределили возможность искусства. Здесь мы можем сослаться на датировки, полученные радиоуглеродным методом в отношении самых ранних известных нам рисунков и фигурок из камня и кости. Вот они (в скобках указан допуск плюс-минус): пещера Шове — 30–32 тыс. лет, пещера Виллендорф — 31 840 лет (250), Долни Вестоницы — 25 600 (170), Альтамира — 15 500 (700), Ляско — 15 516 (900). Примерно с таким же разбросом от 30 до 14 тыс. лет тому назад датируются росписи Каповой пещеры на Урале и вырезанные из мергеля статуэтки мамонта, найденные в Костёнках на Верхнем Дону.

Данные цифры позволяют однозначно утверждать: язык и религия появились раньше, чем культура, это первичные формы сознания. Ну, а поскольку произведения древнего искусства все так или иначе причастны к верованиям, к магии, к ритуалу[334], они хотя и очень косвенно (верования существовали и до них), но зато наглядно подтверждают первородство речи по отношению к вере.

Конечно, культура традиционно была и остается этническим маркером: колоссы с острова Пасхи или каменные головы ольмеков настолько характерны, что встреть мы их в иных местах, пришлось бы однозначно признать соответствующую миграцию создавших их этносов. Для археологии ареал и время возникновения различных культур зачастую служит основным индикатором этнических миграций. Однако, учитывая факт широкого заимствования разными этносами всевозможных культурных новаций, данные о «миграции» артефактов необходимо поверять биометрическими данными человеческих останков в соответствующем ареале. Артефакт может подсказать ошибочную этническую идентификацию; но череп и кости всегда дадут истинный ответ.

2.7. Главная аберрация в этнологии

Вернемся к вопросу о том, оказывало ли развитие речи и верований обратное воздействие на развитие мозга человека? Иными словами, усугубляла ли религиозно-языковая дивергенция — дивергенцию биологическую, этническую? Или — еще резче: определяла ли ее в какой-либо мере?