Основы этнополитики

Право и справедливость никогда не играли никакой роли, как только дело шло об отношениях между народами неравной силы. Быть побежденным или победителем, охотником или добычей – таков всегда был закон.

Густав Лебон 

Предвижу возражения: а при чем тут народы? Воюют-де цари, правительства, режимы, государства, а народ бы и рад на печи сидеть, да его мобилизуют, не спрашивая. Сталкиваются-де социальные системы (капитализм — социализм), идеологии (фашизм — коммунизм), религии, экономические интересы элит и т. д. А народам-де все равно, фашизм или коммунизм: хрен редьки не слаще. Народы хотят только мира. И т. д. Таких толкователей, искренних либо лукавых, не видящих, не желающих видеть или умышленно прячущих от нас этнический характер войн (в том числе порой гражданских, как в России), — легион. Что им ответить?

1.

 Народ и никто иной создает (или не создает) потенциал — в первую очередь, демографический — который позволяет вести войну. Иногда этот вопрос — создал или не создал — можно решить только эмпирически. Если у правителя есть в характере авантюризм, он так и поступит[470].

Соответственно, в победоносных войнах проявляется этническая мощь и величие, что, естественно, служит повышению самооценки этноса, закладывается в коллективную мнему с положительным знаком и подвигает этнос к продолжению удачного опыта, заставляя мириться с издержками и даже людскими потерями. Победа — есть удостоверение жизненных сил этноса, а за такое удостоверение не жаль и заплатить. «Мы победили!» — это важная веха для многих поколений, пока победивший этнос вообще жив. А если он, к тому же, еще полон жизненных энергий, то вывод делается прямой: «Мы победили тогда-то, победим и сейчас, и впредь!». Можно утверждать, что этносы самоопределяются, растут и крепнут в непрерывной этнической войне с начала времен — и именно благодаря ей.

2. В том случае, если война носит для этноса оборонительный характер, она действительно требует от него напряжения всех сил, ибо каждому более-менее понятно, что значит «милость победителя». У меня, например, нет никаких сомнений, что Великая Отечественная война была для русских справедливой, оборонительной, во всех смыслах народной войной, и что клич «Вставай, страна огромная!» был совершенно уместен. А вопрос о цене победы, напротив, — неуместен, поскольку победа спасла русский народ от тотального геноцида.

То же касается национально-освободительных войн, целый каскад которых наблюдался в течение ХХ столетия. Понятно, что все они относятся к разряду войн этнических.

3. Идеологии и религии могут духовно оформлять массовые народные движения, даже чрезвычайно их усиливать. К примеру: идеология национал-социализма («фашизма») несла в себе гигантский потенциал этнической мобилизации. И успешно использовалась с данной целью и в Италии, и в Германии, и в Венгрии, и в других странах. А вот идеология коммунизма, напротив, принципиально антинациональна, она направлена на разрушение этнической солидарности по классовым соображениям. И именно поэтому умный правитель Сталин, готовясь к великой войне, уже с 1934 года санкционирует введение в пропаганду русских национал-патриотических мотивов и, напротив, фактически нейтрализует влияние идей Коминтерна в СССР.

Однако сами по себе ни религии, ни идеологии не создают потенциал, позволяющий вести и выигрывать войны. Как ни важны были призывы римских пап к крестовым походам, но потребовались огромные людские контингенты, вырванные из родной почвы с корнями, чтобы осуществить эти далекие и рискованные походы. Такие контингенты усиленно формировались в Западной Европе «сверху» и «снизу», с одной стороны — за счет лишенных наследства младших сыновей сеньоров[471], а с другой — за счет обезземеленных в ходе начавшегося раскрестьянивания, а также бегущих от прелестей крепостного права крестьян и уже наплодившихся в избытке обездоленных городских низов. Нужен был только красивый предлог, чтобы с воодушевлением двинуть эти массы в смертный бой за новую жизнь — и папы его дали.