Основы этнополитики

При желании можно было бы без труда еще наковырять ядовитых изюминок из невкусной булочки под именем «Хобсбаум». Но достаточно и этого, чтобы никогда не пытаться опираться в своих трудах на сие не по уму канонизированное недоразумение.

II.3. Сказки Андерсона[571]

Интересно отметить: популярность и слава трех главных конструктивистов строго обратно пропорциональна их реальному вкладу в развитие обществознания. Я согласен и готов признать: Хобсбаум несколько умнее и основательнее совершенно пустого Геллнера. Если сей последний затесался в научное сообщество лишь по счастливому для себя стечению обстоятельств, то Хобсбаум, все же, пытается делать ссылки на факты и исследования. Но по большому счету, на статус ученого может претендовать из этой тройки только Бенедикт Андерсон, который, как-никак, попытался подвести исторический фундамент под свою теорию «воображаемых сообществ» и проделал для этого большую самостоятельную работу. Но что это за фундамент?!

Андерсон, видимо, считает всякую скромность ложной и высоко возносит свой рог, называя собственную книгу о воображаемых сообществах «непревзойденной» и стоящей «на передовых рубежах новейшей науки о национализме» (22). Но в середине книги внезапно признается, что его «серьезные специальные познания» ограничиваются регионом Юго-Восточной Азии (181). И вообще, первый вариант «Воображаемых сообществ» был написан по поводу вооруженных конфликтов 1978–1979 в Индокитае, когда автора «тревожила перспектива грядущих полномасштабных войн между социалистическими странами» (21). Если быть точным, Андерсон профессионально занимался лишь новыми государствами Индокитая, возникшими сравнительно недавно, не ранее 150–200 лет тому назад.

С этим-то багажом он и замахнулся на тему колоссального значения, пожав завидные лавры по обе стороны наших границ. Причем по сю сторону, возможно, даже бóльшие: недаром в предисловии под названием «Воображаемые сообщества как социологический феномен» некая Светлана Баньковская возвела книгу Андерсона в «образцовое социологическое сочинение новейшего времени» (16). Образцовое — то есть представляющее пример для подражания.

Что же в нем образцового?

Как скоро убедится читатель — ничего, кроме апломба и типичных для конструктивиста ошибок и заблуждений. Недаром та же Баньковская замечательно высказалась о книге Андерсона: «Невероятная легкость как симптом невероятной учености». Гоголевский Хлестаков выражался куда сдержаннее! Я охотно допускаю, что на лестнице умственного образования г-жа Баньковская стоит еще ниже г-на Андерсона, и потому он кажется ей светочем науки, но вряд ли стоило навязывать это недоказанное мнение просвещенным читателям.

Образцовость книги Андерсона Баньковская утверждает своеобразным абсурдиком: «Все сообщества, строго говоря, воображаемы. Они существуют лишь постольку, поскольку участвующие в них люди воспринимают себя именно в качестве членов таковых» (5). Зададим себе вопрос: а что, если люди не воспринимают себя в качестве членов сообщества — просто не задумывались об этом или расхотели себя так воспринимать, — перестают ли они ими быть[572]? Неужели всегда и всюду «мы — то, чем себя вообразили»? Более махровый субъективный идеализм и представить себе трудно.

Чтобы разубедить подобного записного берклианца есть один хороший проверенный способ. Надо тихонечко, незаметно подкрасться сзади, когда он тебя не видит, и дать здоровенную затрещину! Возмущению подопытного не будет предела: он-то считал, что вы лишь плод его воображения, а этот плод почему-то натурально дерется. Да еще как больно!

Именно такое беспредельное возмущение мы наблюдаем у конструктивистов, когда они сталкиваются с «весомым, грубым, зримым» проявлением наций и национализмов в истории и жизни. С их точки зрения это совершенно алогично и противоестественно: воображенные сообщества не должны так себя вести, не должны так материально проявляться! И не проявлялись бы, конечно, кабы были и впрямь воображенными…

Ошибка Баньковской важна своей типичностью для российской, растерявшей твердые философские ориентиры и строгую школу научной мысли, аудитории. Суть в том, что дама-социолог подменяет сущность — «очевидностью»: «Воображение предполагает все-таки некоторое усилие, выход за пределы очевидного» (6).

Но разве всякое сообщество обязательно «очевидно»? Кроме семьи или небольшого племени, таких, пожалуй, и нет, и тут они с Андерсоном правы. Однако есть огромная разница между «неочевидным» и «воображаемым». Неочевиден стул, если стоять к нему спиной, но он, тем не менее — сущность, он реален. А воображаемый стул — не реален. Такая вот маленькая разница. «Воображенный» — еще не значит «существующий». И в этом весь пафос книги Андерсона.

Назови Андерсон свою книгу «Неочевидные сообщества» — и не было бы претензий: мало ли что кому в данный момент неочевидно. Неочевидные сообщества могут, тем не менее, реально существовать, а воображенные — нет. В первом случае мы остаемся материалистами, а во втором сваливаемся в выгребную яму идеализма.