Основы философии (о теле, о человеке, о гражданине). Человеческая природа. О свободе и необходимости. Левиафан

Во-первых, что касается манеры их проповеди: они поднимались на кафедру с таким выражением лица и произносили свои молитвы и проповеди, как и фразы из Писания (независимо от того, понимали их люди или нет), с такими жестами, что ни один трагик мира не сыграл бы роль праведного, богоугодного человека лучше, чем они. И человек, незнакомый с таким искусством, никогда не смог бы заподозрить у них замышлявшийся тогда честолюбивый заговор с целью призвать к мятежу против государства или усомниться в том, что страстность их речи (ибо те же самые слова, произнесенные обычным тоном, имели малую силу) и напряжение их жестов и взглядов могли проистекать откуда-нибудь еще, кроме рвения на службе Богу. Посредством этого искусства они приобрели такое доверие, что множество людей покидали свои приходы и города по рабочим дням, бросали свое дело, а по воскресеньям оставляли свои церкви, чтобы услышать, как они проповедуют в других местах, и презирали своих собственных и всех иных проповедников, которые не действовали столь хорошо, как эти. А что касается тех священников, которые обычно не проповедовали и вместо проповедей читали людям такие поучения, которые предписывала церковь, – их считали и называли бессловесными собаками.

Во-вторых, что касается содержания их проповедей то, поскольку был еще свеж гнев народа, вызванный недавней римской узурпацией, они не видели для себя ничего более благоприятного, как проповедовать против тех пунктов римской религии, которые еще не были осуждены [англиканскими] епископами; так что, удаляясь от папства больше, чем последние, они могли со славой для себя бросать на епископов подозрение как на людей, еще не очистившихся от идолопоклонства.

В-третьих, их молитва, произносимая перед проповедями, была или казалась extempore[269]

и якобы продиктованной им Духом Божиим, и многие верили или притворялись, будто верили этому. Ибо любой, кто мог судить об этом, видел, что они не заботились заблаговременно о содержании своих молитв. А отсюда проистекала неприязнь к молитвеннику, который представляет собой установленную форму, предопределяющую, что может найти в нем человек и чему должен он сказать «аминь».

В-четвертых, в своих проповедях они почти никогда не нападали (или делали это слегка) на прибыльные пороки торговцев или ремесленников, такие, как притворство, ложь, надувательство, лицемерие или другого рода немилосердие, за исключением недостатка милосердия по отношению к их пастырям и верующим. Это приносило облегчение большинству граждан и обитателей торговых центров и не меньшую выгоду им самим.

В-пятых, проповедовали мнение, что люди должны быть уверены, что они спасутся на основании показаний их собственного духа, что означало Святого Духа, пребывающего в них самих. А на основе этого мнения люди, обнаружившие в себе достаточную ненависть к папистам и способность повторять проповеди пресвитериан по возвращении домой, ничуть не сомневались, что обладали всем необходимым, как бы мошеннически и недоброжелательно они ни вели себя по отношению к тем своим соседям, которые не причислены к святым, а иногда даже и к таковым.

В-шестых, они часто нападали, конечно с величайшей серьезностью и суровостью, на два греха: плотские вожделения и суетные клятвы, что, без сомнения, было очень хорошо. Однако этим простонародье склонялось к мысли, будто не существует иных грехов, кроме тех, что были запрещены третьей и седьмой заповедями (так как мало кто понимал под именем вожделения другое желание, кроме того, что запрещено в седьмой заповеди, ибо обычно не говорят, что человек испытывает вожделение к скоту или другому добру или имуществу другого человека). Поэтому никто не стеснялся мошенничества и преступлений, и только пытались уберечься от того, чтобы быть запачканными ими, или по меньшей мере от связанного с этим скандала. И поскольку они утверждали и внушали в своих проповедях, что самые первые движения души, скажем чувство восхищения, испытываемое мужчинами и женщинами при виде друг друга, хотя бы они и сдерживали его проявления, не давая ему вырасти в намерение, тем не менее являются грехом, они приводили молодых людей в отчаяние, заставляя думать, что они осуждены уже потому, что не могут видеть прелестный объект без восхищения (чего не может ни один человек и что противоречит устроению природы). А вследствие этого они стали исповедниками тех, кто обладал неспокойной совестью, и последние повиновались им как своим духовным врачевателям во всех случаях, связанных с совестью.

Б. Однако многие из них часто проповедовали против угнетения.