Особенности национального пиара

Нерешенным оставался вопрос о государственном строе его царства. Он стал особенно актуальным после расширения границ русского государства.

Иван Васильевич — и это был его личный выбор — решил, что его страна должна быть самодержавной монархией. Неясно, сразу ли он разработал план по утверждению самодержавия — в этом приходится сомневаться — или же действовал по обстоятельствам. Но, раз решив ввести абсолютизм, он поступал с чудовищной последовательностью.

И при этом проводил оригинальные акции, которых до него таких не осуществлял никто.

Еще в 1553 году он тяжело заболел, находился при смерти, и требовал, чтобы бояре присягнули его малолетнему сыну. Однако с этим медлили даже члены «Избранной рады» — так, как вы помните, князь Курбский называл ближний круг советников царя. Чего-то выгадывали советнички, юлили. Иван выздоровел, и вскоре им все это припомнил. Сильвестр и Адашев отправились по ссылкам, Курбский бежал. Некоторые исследователи считают, что после болезни царь стал другим человеком. Причем в буквальном смысле. По средневековой «теории заговора», место государя занял его двойник — точно так же, как же победитель конкурса двойников заменил Пола Маккартни, погибшего во время записи альбома Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band[117].

Ситуация, когда он оказался на смертном одре, отрезвила Ивана после первых успехов на царском поприще. Он увидел, что бояре, правившие его именем, когда он был ребенком, намерены продолжать в том же духе и после его смерти.

На пути к абсолютной власти стояла Боярская дума. Просто так разогнать ее царь не мог: расклад сил не позволял. Это Борис Ельцин взял да и расстрелял из танков парламент, а Иван Грозный на аналогичные действия не решался. Он придумал PR-акцию, которая позволила совершить бескровный государственный переворот. Правда, крови было много, но — потом.

В конце 1564 года царь стал готовиться к отъезду из Москвы. С усердием молился в столичных церквях. Потом велел собрать в Кремле наиболее почитаемые иконы и уложить их в возы. А 3 декабря после богослужения в Успенском соборе начал прощаться — с митрополитом, боярами, дьяками... Под охраной нескольких сотен вооруженных дворян от Кремля двинулся обоз, нагруженный всей московской «святостью» и государственной казной. Царский «поезд». Никто не знал, куда отправились царь и вся его семья, зачем и надолго ли... В свите были только ближайшие соратники — и тоже с семьями. Так состоялся знаменитый отъезд Грозного.

Москва осиротела. Москвичи вне зависимости от звания и чина «в недоумении и во унынии быша, такому государьскому великому необычному подъему, и путного его шествия не ведамо куды бяша». (Здесь можно обойтись без нашего обычного ироничного перевода — и так звучит с неназойливым московским юмором). А царский обоз так и скитался по Подмосковью не одну неделю. Его «поезд» останавливался в Коломенском, в Троице-Сергиевом монастыре и в конце концов достиг крепости Александровская слобода. Сейчас это город Александров, электричка идет от Ярославского вокзала два часа с хвостиком.

К тому времени, как царь где-то наконец осел, беспокойство и растерянность в Москве достигли предела. А ровно через месяц после отъезда, 3 января 1565 года, словно все было заранее расписано политтехнологами, царь прислал из слободы к митрополиту список боярских измен. Бояре и воеводы якобы земли его государские себе разобрали, друзьям своим и родственникам роздали; держа за собою поместья и вотчины великие, получая жалованья государские о государе, государстве и о всем православном христианстве не желали радеть и сами от службы начали удаляться. А захочет государь бояр своих или приказных, или служивых людей наказать, духовенство их покрывает. И царь от великой жалости сердца, не могши их многих изменных дел терпеть, оставил свое государство и поехал где-нибудь поселиться, где его Бог наставит!

В то время, как думцы и иерархи выслушивали на митрополичьем дворе, за что же на них обиделся царь, дьяки собрали на площади большую толпу. Так народ узнал об отречении Грозного. В послании к простым москвичам царь (или уже не царь?) подчеркивал, что на них-то гнева и опалы никакой нет. Иван в своей прокламации апеллировал к народу и говорил о притеснениях, причиненных ему изменниками-боярами.

Практически тот же текст, с которым государь самолично обращался к народу в юном возрасте, в самом начале правления. Теперь же он был умудренным военными походами и политическими баталиями 34-летним зрелым мужчиной. И общественным коммуникациям он отводил вполне определенные задачи — с четким выходом на предсказуемые результаты.

Народ ответил хорошо отрепетированными выкриками: «Увы, горе! Согрешили мы перед Богом, прогневали государя своего многими перед ним согрешениями и милость его великую превратили на гнев и на ярость!» «Теперь к кому прибегнем, кто нас помилует и кто избавит от нашествия иноплеменных?» «Как могут быть овцы без пастырей? Увидавши овец без пастыря, волки расхитят их!» Кричали, конечно, не хором. В толпе наверняка находились модераторы.