Особенности национального сыска

Когда туман рассеялся, я вдруг увидел большую комнату, совершенно пустую, за исключением того, что стены ее были уставлены всевозможными радио– и телеприемниками с пола до потолка. В центре ее во фраке, белой манишке и бабочке стоял гладко причесанный видеомеханик Андрей, заложив руки за спину. Помедлив секунду-другую, он взмахнул руками, и комната наполнилась всевозможными звуками. Гигантская какофония мощным звуковым потоком ударила по моим ушам. Я весь съежился. Андрей же продолжал дирижировать невидимым оркестром. Одни звуки стихали, другие усиливались... Среди звуков я различил и музыкальные инструменты, и фрагменты пения, переходящие в крики и даже охи. В оркестре присутствовали и совершенно обыденные звуки, при этом усиливались то инструментальная часть, то пение. Среди обыденных звуков я опять расслышал знакомый мне до боли сливной бачок.

Вдруг на экран выскочил в образе вождя мирового пролетариата Марк Уточкин. Он быстренько, словно гончая, обежал комнату, постоял около Андрея и вышел на первый план. «Так, хм... Я, знаете ли, очень люблю „Аппассионату“, – заявил он. – Поистине нечеловеческая музыка. В ней заключена сила революции. Она нам сейчас очень нужна. Мы будем беспощадны к врагам нации. Русский народ заслужил право...» Последние его слова были уже не слышны, поскольку какофония достигла наивысшей точки. Неожиданно из разных концов комнаты послышались хлопки и стали видны вспышки. Аппаратура стала взрываться и дымить. Дым продолжал сгущаться. В его клубах я уже едва различал продолжавшего молча дирижировать Андрея и о чем-то оживленно вещавшего Уточкина.

Туман сгустился до такой степени, что мне уже ничего не было видно. Так же неожиданно кадр исчез, и я снова увидел черта. Он чуть склонил голову набок и скорчил хитрую рожу. Со стеклянными глазами, смотрящими в одну точку вниз, черт произнес: «Шоу закончено!» И, покрутив когтистым пальцем у своего виска, сказал: «Дураш-ка!» Из телевизора высунулась его мохнатая лапа и щелкнула выключателем. Экран погас, осталась только лапа, которую он никак не мог убрать назад. Я потянулся к ней и с силой дернул на себя.

Проснулся я оттого, что больно ударился лбом об пол при падении с дивана. Я неожиданно резво вскочил, снова сел на диван и посмотрел на свои руки. Они были скользкие и потные, как и все тело. Рубашка была совершенно мокрой, пропитавшись потом, она прилипла к телу. Вытерев влажные руки о штанины брюк, я судорожно протянул руку к бутылке и, налив себе немножко, выпил.

– Так, допился, – сказал я сам себе вслух. – Что называется, до чертиков.

За окном уже было темно. Я посмотрел на часы. Было восемь вечера. «Ну что ж, теперь моя очередь действовать», – подумал я. Поднялся на ноги и пошел в ванную. Приняв холодный душ, переоделся во все свежее, что у меня было с собой, и, наскоро перекусив, отправился к выходу из гостиницы. На удивление, в холле было достаточно пустынно, и, кроме одинокого скучающего Арнольдовича, никого не оказалось. Он даже не посмотрел в мою сторону. Видимо, решил, что моя судьба была уже решена, и нечего тратить энергию на поклоны таким людям, как я.

Я мысленно усмехнулся сам себе и вышел из гостиницы. Поймав такси, назвал шоферу свой адрес и откинулся на заднем сиденье, закрыв глаза. Мне было о чем подумать.

Темой моих размышлений однозначно был телевизор. Максимально напрягая силы и преодолевая похмельный синдром, я стал интенсивно рыться в своей памяти. Мозговой винчестер работал с огромным перенапряжением, но кое-какую информацию все же выдал. Мне необходимо было произвести лишь определенные уточнения.

Я вспомнил о старых подшивках журналов «Вокруг света» и «Эхо планеты», которые у меня хранились. Поднявшись к себе в квартиру и не скидывая ботинки, я прямиком направился в кладовку, достал старую картонную коробку, из которой веером рассыпались тараканы.

Я чертыхнулся и приготовился к упорному труду, предполагая листать подшивки до поздней ночи, разыскивая нужную мне информацию. Но однако в этот вечер удача улыбалась мне. В первой же стопке, еще не дойдя до середины, я обнаружил искомую статью, которую принялся внимательно изучать. «Черт, как я сразу не догадался, лопух! – в сердцах воскликнул я. – Конечно же, двадцать пятый кадр!»

Я набрал номер Дынина и объяснил ему ситуацию. Дынин, выслушав меня, заявил:

– Все понял. Все будет нормально, мы их сделаем!

После чего со словами «Ух, суки!» бросил трубку.

Я сделал еще несколько звонков и стал собираться. Подошел к телевизору и снял с него видеомагнитофон. Упаковав его в приготовленную сумку, я вышел из квартиры и поехал в отель. В холле было все так же пустынно. Арнольдович уже ушел домой, и на входе сидел охранник в пятнистой форме, читая какой-то очередной дешевый детектив. Меня он знал в лицо и не обратил особого внимания. Пройдя на второй этаж, я с радостью обнаружил, что Челобанов еще не ушел домой. Я постучал в дверь его кабинета.

– Открыто! – раздался оттуда пьяный голос.