Особое чувство собственного ирландства

Есть такие люди, они живут всю жизнь с убеждением, что рано или поздно сядут не в свой поезд. Покупают билеты в Корк. Их отправляют на перрон номер два. По дороге туда этих людей охватывает внезапный приступ паники. «А что если человек в кассе решил, будто я на самом деле имел в виду Голуэй. О господи… Лучше спрошу еще у кого-нибудь». Спрашивают у носильщика. И всякий раз задают этот вопрос будто впервые. Носильщик показывает на выход номер два. Над выходом красуется очень крупный указатель, на котором значится: «Очередь на Корк». Люди встают возле того выхода. Вот тут-то их настигает теория заговора. «Батюшки, а что если это все заговор „Ирнрод Эрэн“, чтоб я оказался в уотерфордском поезде? Лучше переспрошу». Обращаются к человеку рядом. «Эм-м, вы в Корк?» Человек качает головой. «Нет, я только до Лимерика-узловой». От этого ответа паника лишь усиливается. На пересадочных станциях железнодорожные рельсы расходятся в разные стороны. А вдруг какие-то вагоны поедут одним путем, а другие — вторым? Лучше переспросить. Переспрашивают у человека в щегольском мундире с галунами на фуражке — у начальника станции. Уж он-то наверняка знает. «Извините, пожалуйста… все ли вагоны в этом поезде едут в Корк? В смысле мне следует сесть в хвост или в голову состава, или в вагон с каким-то конкретным номером, или еще как-то?» «Нет. Это поезд до Корка, целиком. Весь без исключения. Не волнуйтесь. Вы у правильного выхода. Ждите здесь. Все мировецки». И люди ждут. Поглядывают на свой билет. На нем всевозможные цифры. И тебе цена. И тебе дата. Так, постойте-ка. Тут нигде не сказано «Корк». Более того, не сказано вообще никакое «где». Лучше переспросить. Теперь становится жизненно важным получить однозначный категорический ответ у контролера на выходе. «Это правильный поезд на Корк?» — показывают на поезд. «Все верно, он самый». На этом этапе таких людей не убеждает ничего, даже если бы на боку у каждого вагона сверкала и мигала шестифутовыми мерцающими буквами надпись «Корк». Но в поезд они тем не менее садятся, поскольку все еще можно спросить соседа по вагону, человека, торгующего кофе в стаканчиках, и человека, компостирующего билет.

Нам нужны такие люди, потому что как раз они и задают за нас все вопросы.

И вновь на дороге

Автостопом я не ездил с тех пор, как Джими Хендрикс сыграл в Вудстоке. Брести куда-то к Испании, выставив палец, в попытке найти себя — совершенно забыл, каково это. На прошлой неделе приехал на вокзал Голуэя, чтобы оттуда в 8:45 отправиться автобусом в Клифден[75]

. Опоздал на три недели. Они уже перешли на зимнее расписание, и ближайший автобус ожидался после обеда. На сцену в тамошней школе я должен был взойти в полдень. Встал возле указателя, на котором значилось, что до Клифдена 76 километров. Обустроил на лице приятное доброжелательное безобидное выражение и выставил палец. Почти все, ехавшие в обратном направлении, узнавали меня. Махали мне руками и широко улыбались. «Господи, вот ехал бы ты в Голуэй, мы б с удовольствием тебя подбросили». Махали и улыбались и многие водители, направлявшиеся из Голуэя. «Если б только нам не надо было поворачивать за ближайшим углом, мы бы отвезли тебя куда тебе надо». Вопрос снят.

Три автомобиля остановились почти сразу. Хоп — и три девушки-подростка, голосовавшие дальше по дороге, уехали. Я изо всех сил пытался вдохнуть себя в фантазию, где я похож на девушку-подростка. В групповой терапии получалось, но в ту пору я не носил седых усов.

Человек по имени Майкл подбросил меня до Мокуллина[76]

. Мокуллин был залит туманом раннего утра и птичьими трелями, три тамошние женщины глядели на меня и переговаривались между собой. Воздух оттеняли осень и водянистое солнце, и я б с радостью остался там, чтоб напитать свой дух. Человек по имени Джон подвез меня на грузовике. Я сидел на верхотуре в его прыгучей кабине, глазел на черные деревья, неподвижные озера, горы и громадные белые облака, упокоенные на них. И сам я, и Джон, оба мы смотрели на небо, отраженное в воде, на деревья, согнутые ветром, и кабина грузовика полнилась ненатужным молчанием, когда нет нужды разговаривать.

И вот оказался я возле штабелей нарезанного торфа. Узкая дорога. Пела одинокая птица, но я ее не видел. К этому добавлялся еще один-единственный звук — плескал ручей. Никого. Природа обнимала меня, и это было хорошо. После долгого ожидания возникла машина.

Морин высадила меня прямо перед школой в Клифдене. Я ощущал себя примечательно другим. Некая часть меня, давно мертвая, вновь раздышалась. Природа меня затронула.

В аэропорту

Обожаю пристраиваться в конец очереди в аэропорту. Надо же чем-то занять себя, пока поджидаешь друга с рейса. Особенно обожаю пристраиваться к очереди тех, кто регистрируется на действительно долгий перелет — в Нью-Йорк, Аделаиду или куда-нибудь туда.