Особое назначение

От этих мыслей Бычкову стало так муторно, что захотелось встать и уйти. Понимая, что делать этого нельзя, он отодвинулся подальше в угол и взглянул за барьер, где сидели подсудимые.

Журавлев и Хохлов слушали прокурора внимательно, как прилежные ученики в школе. По их напряженным лицам было видно, что они не очень понимают смысл прокурорской речи, убежденные, что говорит он не о них, а о каких-то посторонних людях, почему-то носящих их фамилии. Кононов при каждом упоминании своего имени поднимал голову из-за барьера, кривил в усмешке губы, щурясь поглядывал то на прокурора, то на судью, всем своим видом показывая, что он-де битый-перебитый и суд для него пустое времяпровождение. Смирнов глаз ни от кого не прятал, был спокоен, даже торжествен. То, что прокурор обошел молчанием его чистосердечное признание и все другие смягчающие обстоятельства и что так задело Бычкова, воспринял без недовольства, будто срок заключения не играл для него никакой роли. Бычков видел, что это не бравада, а спокойная уверенность человека, убежденного в правильности выбранного им решения. Когда объявили приговор, у Смирнова чуть дрогнули брови, но тут же лицо его посветлело: это бросилась к барьеру Хельга. Она что-то быстро-быстро говорила, вытирая слезы, Смирнов кивал ей и улыбался и, когда его уводили, оборачивался и искал ее глазами.

Бычков не подошел к нему, не попрощался и теперь корил себя за это, хотя знал, что делать это не положено. «Почему не положено? — думал Бычков, злясь на себя и вместе с тем пытаясь себя оправдать. — Почему поступать по-человечески нам не положено?!»

Бычков вышел на Дворцовую, свернул к подъезду управления, предъявив пропуск дежурному, поднялся на третий этаж и по сводчатому коридору пошел в комнату, где сидел Юрский.

— Разрешите?

— Входи, входи... — поднялся из-за стола Юрский. — Чего такой мрачный? В суде был?

— Зашел, послушал, — кивнул Бычков.

— Сколько дали?

— Смирнову — пять. По взросляку пошел.

— Сам захотел, — пожал плечами Юрский.

— То-то и оно! — сказал Бычков. — Могли и поменьше дать.

— А статей у него сколько? — возразил Юрский.

— Статей много, это верно... — вздохнул Бычков. — И все-таки!

— Брось, Виктор Павлович! — поморщился Юрский. — Закруглились, и слава богу! Считай, что с «делом Полетайки» закончено.

— Хорошо бы... — задумался, глядя в окно, Бычков.

— Не понял, — обернулся к нему Юрский.

— Хорошо бы, говорю, коли так... — повторил Бычков. — Только какими они после отсидки выйдут?

— Что же, по-твоему, не сажать? — рассердился Юрский. — Нянчиться с ними?!

— Это кто как понимает, — уклонился от прямого ответа Бычков.

— Как ты это понимаешь, мне известно, — буркнул Юрский, помолчал и добавил: — Звонили с твоего завода бывшего. Решили они там с вашим лагерем.

— Да ну?! — разулыбался Бычков. — Вот за это спасибочки!

— Но учти, Виктор! — все еще хмурился Юрский. — Ни одного твоего дела другим не спихну. Понял?

— Так точно! — лихо отчеканил Бычков. — Разрешите идти?

— Сгинь! — усмехнулся Юрский и принялся набивать табаком трубку.

...Дела с лагерем шли туго. Несколько лет назад завод, где когда-то работал Бычков, затеял создать свое подсобное хозяйство. Отвоевал себе участок земли на берегу Оредежа, под Лугой, поставили там временный барак, и на этом все кончилось. То ли не нашлось желающих, то ли заводское начальство охладело к своей затее, но барак все эти годы стоял пустой и постепенно приходил в негодность. Бычкова уверяли, что барак еще крепок и если подлатать крышу и вставить выбитые стекла, то будет вполне годен для жилья. Но пришлось не только латать крышу, но и менять перекрытия, дверные косяки, рамы — работы хватало!

Заводские комсомольцы, взявшиеся помогать Бычкову, приезжать в лагерь могли только по выходным. У самого же Бычкова и его сотрудников с выходными днями полная неразбериха — вроде как выходной, а вызвать могли в любую минуту. От поднадзорной ребятни толку никакого: больше плескались в речке и обирали ягодники, чем помогали. И взять с них было нечего! Плотницкого инструмента сроду в руках не держали, да и как им доверишь топор или пошлешь с молотком на крышу? Того и гляди свалятся, поломают руки-ноги, а отвечать ему, Бычкову!

Работать можно было только летом: зимой к участку не подступиться. Летом путь тоже неблизкий, даже если выезжать с ночевкой и начинать работу с зарей, все равно чуть дело к вечеру — надо собираться обратно, иначе опоздаешь на последний паровичок.

Так все и шло — ни шатко ни валко! Только к исходу второго лета закончили с бараком, а дел впереди невпроворот!