Особый отдел и око дьявола

— Которая обещала Наполеону победу под Ватерлоо, Байрону пророчила долгую жизнь, а тебе сулит головокружительную карьеру? — Людочка не сумела сдержать сарказма.

— Великие люди остаются великими даже в своих заблуждениях, — высокомерным тоном парировал Цимбаларь и, дабы не продолжать бесплодную дискуссию, отключился.

Ложкина вынесли из клуба с заметным опозданием — ждали, когда деревенские старухи приведут в порядок лицо его бывшего дружка и будущего попутчика Борьки Ширяева, за несколько часов до похорон распухшее так, что даже глаза вылезли из орбит.

В половине третьего обе процессии соединились возле свежего пожарища и после минутной остановки двинулись дальше по маршруту церковь — кладбище.

Пройти предстояло всего полверсты, поэтому гробы несли на руках, меняясь через каждые десять-пятнадцать минут. Лбы обоих покойников опоясывали бумажные ленточки с текстом молитвы «Святый боже».

Впереди всех выступали два ветхих старика, которым и самим-то уже давно было пора на погост. Каждый из них тащил на плече простой деревянный крест.

Чуть поотстав от стариков, мерно вышагивал отец Никита, нараспев читавший приличествующие случаю молитвы. Сизый дымок из его кадильницы вылетал кольцами, как из трубки курильщика.

Позади священника, но впереди гробов кучкой следовали плакальщицы, среди которых Цимбаларь узнал Парамоновну. Едва только отец Никита умолкал, как они хором заводили душераздирающий варварский напев, проникнутый скорее древним язычеством, чем христианством, некогда утвердившимся на этой земле стараниями епископа Стефана Пермского.

За гробом Ложкина шли только вдова, сноха да несколько свояков. Сын, извещённый о случившемся ещё накануне, добраться до Чарусы, конечно же, не смог.

Зато у Борьки Ширяева одних детей оказалось с полдюжины, и все мал мала меньше, а уж родни набралось человек пятьдесят.

Вслед за сородичами покойников шагали и остальные деревенские жители. Похоже, что дома остались лишь паралитики да мамаши с грудными младенцами. Цимбаларь заметил в процессии Страшкова, почему-то нацепившего чёрные очки, и Зинку Почечуеву, оживлённо болтавшую с подругами. Кондаков, Людочка и Ваня держались в самых последних рядах.

Короткая остановка состоялась и возле церкви, причём участники похоронного шествия крестились и кланялись в её сторону. Околица была уже совсем рядом, а дальше вставал дремучий чёрный лес.

Дорогу на кладбище пробили тракторами только утром, и идти приходилось словно в ущелье, между двумя высокими снежными стенами.

Молитвы священника звучали ещё глуше, а дикие песнопения плакальщиц, в которых старорусские слова мешались с зырянскими, — всё громче. Старухи уже не просто шли перед гробом, а приплясывали и вертелись волчком, как впавшие в транс шаманки. Их платки сбились, и седые космы развевались по ветру. Если бы в своё время они догадались продемонстрировать этот номер Изольде Марковне Архенгольц, то, наверное, заработали бы кучу денег.

Когда на опушке леса открылось кладбище, занесённое снегом до такой степени, что исчезли даже верхушки крестов, Цимбаларь поспешил вперёд и подставил своё плечо под угол головного гроба.

Среди пустого белого пространства зияли две могилы, вырытые на приличном расстоянии друг от друга (Ложкина хоронили на семейном участке, где уже лежали его родители, а Ширяева — рядом с братом, им же самим и убитым).

Цимбаларь непроизвольно заметил, что вынутая из могил земля имеет довольно странный цвет и структуру. Лишь присмотревшись повнимательней, он понял, что причиной тому — толстый слой опавших листьев, которыми с осени присыпали места будущих захоронений. В краю, где морозы прихватывают грунт чуть ли не на метр, это была совсем не лишняя мера.

Затем гробы опустили на земляные холмики, и началось самое тягостное, что бывает на похоронах, — процедура прощания.

Едва отец Никита успел прочесть поминальную молитву, как дети, облепившие гроб Ширяева, подняли жуткий вой. Недостаточно голосистых подзадоривали шлепками. Детям вторили многочисленные родственники и окончательно вошедшие в раж плакальщицы.

Когда застучали молотки, заколачивавшие крышку гроба, Цимбаларь натянул шапку поглубже на уши. Он уже не видел, как гроб на полотенцах опускали в могилу и как туда стали бросать мёрзлую землю — сначала горстями, а потом и лопатами.

И вот пришёл черёд прощаться со старостой. При жизни Ложкин как-никак был должностным лицом и вообще человеком заслуженным (заплаканная школьница держала на руках подушечку с его фронтовыми наградами), а посему кому-то из присутствующих следовало сказать траурную речь.

Сняв чёрные очки, к гробу приблизился Страшков и, запинаясь на каждой фразе, заговорил: