Особый склад ума

— Однако, мой милый мистер Клейтон, я сомневаюсь, что мне вообще удалось вам рассказать что-либо, способное вам помочь. Скорей всего, моя болтовня могла разве что вас встревожить. Ну или вызвать впоследствии ночные кошмары. Не сомневаюсь только в одном: она станет вас беспокоить и сегодня, и завтра, и еще долгое время. Но вот насчет помощи? Сомневаюсь. Не думаю, чтобы информация подобного рода могла сослужить вам какую-либо службу. Вы же не ребенок. Если бы вы никогда не задали мне сегодняшних вопросов, то, подозреваю, чувствовали бы себя гораздо лучше и были бы по-своему гораздо мудрей. Иногда неведение может оказаться куда предпочтительней правды. Такое случается редко, но порой дело обстоит именно так.

— Может, вы и правы, — холодно ответил Джеффри, — но я на сей счет придерживаюсь иного мнения.

Джеффри ощущал в воздухе тяжелый запах гари, но не мог точно сказать, откуда он доносится. Ясное полуденное небо вдруг заволокла грязноватая серовато-коричневая дымка, еще более усиливающая тусклость окружающего мира.

Клейтон остановил машину в нескольких кварталах от дома, в котором провел первые девять лет жизни, стоящего на главной улице городка, в котором много лет назад произошло наделавшее тогда столько шума убийство.[87] Еще студентом-старшекурсником он провел немало времени в университетской библиотеке, перелистывая страницы книг, в которых говорилось о том преступлении, выискивая на них фотографии столь хорошо знакомых ему мест. Несколько десятилетий тому назад это было очень тихое место — сельская местность с уединенными фермами, своего рода микрокосм плодородных долин, традиционный мир сельской Америки. Возможно, в свое время прежде всего именно это и привлекло в Хоупвелл всемирно известного авиатора. Это место давало ему иллюзию надежного убежища, в то же самое время не отгораживая его от политической жизни,[88] в которую он был вовлечен. Этот летчик был удивительным человеком, которого, похоже, одновременно и раздражал, и притягивал тот фимиам, который ему принялись кадить сразу после его подвига. Конечно, шлейф дурной славы, который потянулся за этим краем после похищения его сына, все изменил. Причем случилось это в одночасье. Ведь вся местность в связи с громкой трагедией оказалась наводнена репортерами, освещающими это печальное происшествие. Состоявшееся поблизости, во Флемингтоне, судилище над подозреваемым,[89] во время которого были нарушены все судебные нормы, еще более подогрело страсти. За последующие годы мнение о городке под названием Хоупвелл как о средоточии зла еще более укрепилось, хотя и основывалось на одном-единственном факте, ставшем достоянием гласности. Эта репутация напоминала надпись, сделанную масляной краской, которую невозможно отмыть водой, сколько ни три. Вот и город никак не мог от нее избавиться, сколь бы идиллическим ни казалось это место. Так что с течением лет и сам внешний вид городка претерпел изменения. Фермеры продали свои поля застройщикам, которые поделили их на небольшие участки и застроили дорогими домами, предназначенными для бизнесменов из Филадельфии и Нью-Йорка. Те, верно, думали, что, купив их, смогут убежать от городской жизни, хоть и не очень далеко. На самом деле Хоупвелл страдал от близости к обоим этим мегаполисам. Нет ничего хуже для уютного городка, подумал Джеффри, чем по какой-либо причине оказаться удобным для проживания.

Дом его детства был куда старше своих соседей — он стоял тут еще с тех времен, когда здесь произошло похищение. Правда, впоследствии его и перестроили, но все-таки не снесли, хотя он и находился на боковой улочке практически рядом с центром города. Кстати сказать, поместье, откуда выкрали мальчика, находилось в нескольких милях отсюда, уже за городской окраиной. Дом запомнился Клейтону как большой, просторный, полный темных закоулков и светлых мест, где можно было увидеть пробивающиеся сквозь стекла окон солнечные лучики. Некогда Джеффри занимал в нем выходящую на улицу комнату на втором этаже, имеющую одну полукруглую стену — совершенно в викторианском духе. Он попытался вспомнить эту свою спальню подробнее. Первое, что приходило на ум, так это кровать, книжный шкаф и окаменевшие останки какого-то доисторического ракообразного, которого он сам нашел на дне протекающей поблизости речушки и которого он, в спешке покидая дом, позабыл упаковать, о чем потом сожалел еще долгие годы. Его восхищало то, каким неизменно холодным всегда оказывался на ощупь этот, по сути, кусок камня. Он любил проводить по нему рукой, чуть ли не ожидая, что древний рак оживет под его ладонью.

Отогнав воспоминания о прошлом, Клейтон завел мотор автомобиля, говоря себе, что приехал не за чем иным, как исключительно за необходимой ему информацией. И посещение дома, который они когда-то так торопливо покинули, есть не что иное, как поиск наугад, попытка нащупать что-нибудь в темноте.

Он поехал по улице, борясь с то и дело грозящими нахлынуть на него картинами прошлого.