Особый талант

Матвей сломался, складываясь пополам. Он сполз с кресла, не в силах справиться с приступом смеха. По щекам катились слезы, и он держался руками за живот, мышцы которого конвульсивно напрягались, вызывая болезненные ощущения. Наконец он справился с приступом смеха и, вытирая глаза и все еще продолжая подергиваться лицом, сказал, вздрагивая голосом:

— Короче… Блин! Всех дерьмом! Я тебе ну, честное пионерское! За неделю найду козла. Если он есть.

— Не найдешь, — серьезно сказал Пашков.

— Это почему?

И тут Пашков сделал то, чего делать ему очень не хотелось. Но ситуация была такой, что деваться некуда. Рано или поздно это пришлось бы сделать. Или заканчивать отношения с Матвеем. То есть рвать их. Как рвут вросшую в тело бородавку — с болью, с кровью. А помимо того что заниматься подобной хирургической операцией не хотелось до чертиков, еще и неизвестно было, пройдет ли она удачно, без осложнений. В конце концов, Митя — бывший спецназовец, которого учили не самые плохие в этом мире учителя, у него нюх на опасность и немедленная реакция. Встретиться с ним лицом к лицу — не приведи Господи! Ну а разрабатывать против него операцию — долго, хлопотно, дорого. И очень не хочется, если честно.

— Вот почему, — серьезно сказал Пашков. Предельно серьезно, чтобы его слова воспринимались. — Потому что во всех делах, которые мы с тобой мутили, мозги — это я.

— Не, ну я не спорю…

— Уже легче, — резко, на пределе грубости прервал его Пашков. — Поэтому давай раз и навсегда договоримся. Прямо сейчас. Либо мы вместе работаем. Либо… Либо мы заканчиваем заниматься глупостями и всякую деятельность прекращаем. Лично я, глядя на твои амбиции, готов. Только уж ты, будь добр, пообещай мне, что, когда тебе вставят ствол в задницу, ты про меня слова не скажешь.

— Да пожалуйста…

— Спасибо. Тогда до свидания. И кстати, не вздумай на меня наезжать.

— Чего это?

— А то! Если ложишься под зеков, то путь у тебя один: побеспредельничаешь — и в тюрьму. Если доживешь. Но доверие придется оправдывать.

— Ты уже совсем охренел.

— Я? Может быть. Даже почти наверняка, если я все еще слушаю твою ахинею. Ну все, прощай!

Матвей недовольно повертел головой. Такой итог разговора его не устраивал. Мало того что он чувствовал себя довольно глупо, как любой человек, когда его просто-напросто выставляют вон, но и прекращать отношения с Пашковым тоже не входило в его планы. Ведь что ни говори, а все операции разрабатывал именно он. На первый взгляд ничего сложного нет. Сел, подумал и — готово! Но Матвей хорошо себе представлял, что такое планирование специальных операций. Это сложная смесь интуиции, воображения, знания человеческой психологии, учет многих, порой кажущихся второстепенными, деталей и умения все это слить в одну кучу, перемешать и расставить по времени и месту так, чтобы получился результат. Это особый талант, которым сам он не обладал. Да и прав Пашков по большому счету. Прав. Потому что предателя, если он, конечно, есть, надо все равно находить, а это его «сам! сам!» успеху дела не способствует. Может, удастся, а может быть, и нет.

— Да ладно, Виталь. Полаялись и будет. Ну давай вместе подумаем, если уж ты так хочешь.

— Вот так я не хочу! — довольно сварливо отозвался Пашков. — Я хочу нормально. Без склок и без девических обид. Мы тут не бантики делим, а шкуру свою спасаем.

— Ну, понял я. Все понял, — примирительно проговорил Матвей, всем своим видом изображая раскаяние и готовность немедленно приступить к конструктивному сотрудничеству.

— Хотелось бы надеяться. Ты на машине? Тогда тебе нельзя, а я себя коньячком побалую, — сказал Пашков с ноткой язвительности, на мгновение представив себе, как партнер будет давиться слюной, глядя на процесс дегустации мартеля. Он не хотел себе отказывать в удовольствии совершить эту маленькую месть, о которой, впрочем, быстро забыл, — дело прежде всего. Причем не терпящее отлагательств дело.

Пашков плеснул себе коньяка, достал из ящика стола четыре чистых листа бумаги, положил их перед собой, и они приступили к обсуждению всех четверых помощников Матвея, который поначалу информацию о них выдавал с трудом, как будто переступая через себя. Но потом увлекся, и дело пошло легче.

Со всеми четырьмя он был знаком по крайней мере по нескольку лет, а двоих из них даже склонен был считать своими приятелями. Все четверо — мужики тертые. Трое — бывшие сослуживцы Матвея, четвертый, хотя и не имел такой подготовки, но спортсмен, гонял на кроссовых мотоциклах, парень проверенный и жесткий. Всех четверых, кроме схожих психо-физических характеристик, объединяло чувство непричастности к празднику жизни, происходящему вокруг, и сознание того, что, кроме них самих, никто их не поднимет над той донной мутью, в слое которой они оказались. Для исправления этой очевидной несправедливости они готовы были на многое и, по словам Матвея, испытывали к нему личную благодарность за то, что он Дал им возможность достойно кормить свои семьи и не занимать у соседей до получки.