ОстанкиНО

Нашлась гитара.

Олег сурово отнекивался, но ему доброжелательно кивнул самый знаменитый старец, Пафнутий:

– Можно! Играй! Бог не против веселия сердца.

И Олег заиграл.

Так, как не игрывал. Струны дрожали от боли и радости.

Он исполнил всю свою классику. Кое-кто из гостей на диктофон записал концерт.

В Москве тотчас был издан альбом «Классика барда-старца Олега Парамонова».

Диск вызвал феноменальный фурор.

Все российские жены, имеющие мужей алкоголиков, купили его своим горе-супругам.

Удивительные дела творятся на свете!

После одного прослушивания альбома алкоголь просто не лезет в рот, словно не водку пьешь, а раскаленный свинец.

Браво, Олег!

Кстати, кто-то видел великого старца недавно в Москве. И одет был Олежек не в рубище старца, а в элегантный европейский костюм.

И пахло от него коньяком.

– Надо самому сходить в храм. Помолиться той иконе.

– Так ты же, Сережа, не пьешь?

– А, порой так тянет! Ну, да ладно. По барду на каточке проехались. Теперь давай мне сатирика. Именно они, записные остряки, телеящику мастырят рейтинг.

Компромат № 45

Печальные глаза сатирика

Жил-был телевизионный сатирик с печальными глазами.

И ладно бы только с печальными, но и наделенными магической силой.

Посмотрит, скажем, он на трамвай, и тот с визгом валится на бок.

Взглянет мимоходом на шар воздухоплавателей, и в шаре тут же обнаруживается здоровенная дыра, и уже ничто не помогает – ни сброшенный балласт, ни знания смельчаков.

Особенным образом сатирик влиял на милиционеров. Покосится на служителя порядка, и тот сразу галопом летит в клинику, мужской пол менять на прекрасный.

Какое же после этого будет уважение к властям? Нехорошо!

Совсем измучился сатирик. Что ему делать со своими глазами?

Не повязку же носить?!

– Сидел бы ты дома! – говорила жена сатирику, мешая в кастрюльке гороховый суп.

– Да ведь и это опасно! – восклицал сатирик. – Телевизор уже перегорел. Штукатурка рушится. В кастрюлях – течь. Люстра раскачивается, того гляди рухнет.

Понурившись, вышел сатирик на улицу. И сам себе не рад. Кони падают замертво, ишаки с ума сходят, мерседесы врезаются в телеграфные столбы.

– Ну, почему я не родился лириком? – горестно восклицал мастер жестокого жанра, сплевывал в урну, которая тут же, на его же глазах, рассыпалась решительно в прах.

Зашел сатирик в лес и изумлением уязвлен был.

Природа вовсе на него не реагирует.

Нисколько!

Кукушка, голубушка, как куковала, так и кукует.

Медведь, подлец, как рыл берлогу, так и роет.

Ежик, сукин сын, как нес свое яблоко, так и несет.

– Вот место мое! – воскликнул сатирик.

Соорудил он шалашик и стал жить-поживать.

А в городе переполох форменный. Трамваи с рельсов не сходят. Лошади замертво не падают. Народ на выборы не идет. Мерседесы в столбы не врезаются. Газетам нечего писать. Телевидению нечего снимать. Скучища – смертная!..

В чем дело? Кинулся народ – сатирика нет. Собрали делегацию, шлют к нему в лес, к шалашику.

А сатирик, завидя делегацию, забаррикадировался, в окошко непотребно свернутые пальцы крутит:

– Фигушки! Как хотите, так и живите в городе. А я здесь останусь! – И так зло зыркнул сатирик в окошко, что куковавшая поблизости кукушка пала замертво, а косолапый сверзился в берлогу и сломал ключицу.

– Ах ты, как здорово здеся! – отреагировала толпа. – Ну, тогда и мы в лесу останемся.

Соорудила делегация шалашики, стала жить по соседству с сатириком. А скоро и остальной люд из города подтянулся.

Детишки, женщины, милиционеры в шотландских юбках.

– В тесноте, да не в обиде! – кричал народ в окошко сатирику.

А сатирик уж ничего не кричал в ответ. И дули не крутил. Лишь по ночам из его шалашика доносился протяжный вой.

– Петя, а мне его даже жалко. Мужская слеза набежала. Пусть в своем шалашике живет. Не тронь его. А примись-ка ты за телевизионных обозревателей. Вот где пашня-то не вспаханная. Целина, едрить налево!

Компромат № 46

Сладостный абсолют «Лукоморья»

1.

Телевизионный обозреватель Иван Швецов прибыл в Великие Луки ранним утром. Ему было доверено подготовить телепередачу об известном нефтедобытчике Дмитрии Зябликове. Уроженце этих мест. На деньги магната поднимался центральный российский канал. На нём Швецов и работал.

Всё, как всегда… Пробежал на трёх ногах желтый пёс с вываленным в грязи боком. У привокзальной уборной, выстроенной в виде устрашающего дзота с бойницами, аппетитно завтракал бомж. Где-то заорал юный петух, сорвался на хрип. Чуть тронутые листвой березки шумели приветливо, мило.

Дорога в город шла мимо погоста. Историк остановился у ограды. Прочитал надпись на ближнем гранитном кресте: «Купец первой гильдии Матвей Зябликов».

Усмехнулся, может, родственник.

За три дня нужно было опросить однокашников магната и его школьных преподавателей, душевно поговорить с первой и второй женами, потолковать с горожанами.

И тем самым, воссоздать фон появления гения и любимца Фортуны.

Командировочные историку отвалили царские.

Иван решил себя даже побаловать в глухомани. Запить устриц бутылочкой «Клико», испытать, быть может, пылкую любовь поселянки.