Остап Бендер в Крыму

После кадетского корпуса Вадим Ксенофонтов уже учится в военном училище и по выходе из него получает чин подпоручика. Первая мировая война, а затем и гражданская, повышают его в поручики.

Преданного белому делу поручика Ксенофонтова судьба бросала по всей России и Украине. В военное лихолетье 1919 года он оказался в Крыму, в Ялте.

В апреле по городу разнеслось страшное слово: эвакуация! В газете было напечатано о наступлении Красной армии, о зверствах большевиков, об их расправах с дворянством.

Люди с расширенными глазами, ухватив узлы и чемоданы, на подводах и экипажах помчались к пароходам.

В порту, в страшной давке тысячи уезжающих пробивались к трапам пароходов, крича и ругаясь, проклиная все на свете и роняя вещи в море. А со стороны Никитского ботанического сада и даже Массандры уже постреливали красные.

На пристани ржали лошади. Ломались телеги и экипажи, от столкновения валились чемоданы, баулы, радовались раздолью воры и бандиты.

— Господин офицер! — кричал мужчина в котелке. — Пропустите же, у меня паспорт! Я от градоначальника!..

— Осади назад! По очереди! Куда прешь! — винтовкой преграждали ему путь.

— Пропустите! Пропустите же! Перед вами генерал, что же вы медлите?! — кричал толстяк.

— Нас же затопчут, затопчут! Боже мой! Боже мой! — причитала дама.

— Что вы делаете, господа! Сволочи, господа! — кричал другой, падая на трап.

А старший пропускающий приказно всем:

— Паспорта, паспорта предъявляйте, господа!

Кругом виделся панический страх и смятение. Люди пробивались сквозь заслоны на пароходы, чтобы плыть в Турцию. Это был первый исторический бег дворянской России из Крыма в апреле 1919 года. И мало кто предполагал, что Советская власть просуществует в Крыму всего 75 дней. А в ноябре 1920 года подобное бегство буржуазии и войск белых повторится в еще более ужасающей форме.

Но этого поручик Ксенофонтов, разумеется, не знал. Потрясенный апрельской эвакуацией девятнадцатого, он со своими офицерами стоял на борту парохода «Муссон», и в мыслях его дребезжало будущее совершенно неопределенное и трагическое.

Погрузка кончилась. Крики людей, не попавших на пароход, усилились. Кто-то со сходень свалился в море, сорвались туда же тюк и чемодан. На капитанском мостике появился статный мужчина в синем кителе с галунами. «Муссон» басом покрыл людские крики, плач и шум на берегу и с тысячами людей и горами багажа медленно вышел в море.

Был вечер. Утонули в мглистых сумерках очертания Ялты и гор, окаймляющих город без огней. Стоящие у борта тяжело вздыхали. Прощай, Крым!..

Стемнело. Открытая палуба парохода начала покрываться укладывающимися на ночлег беженцами. Засыпали в каютах, в коридорах, в трюмах под успокоительный ритм машины.

Но не все засыпали так сразу. В кормовом трюме на нарах в темноте разговаривали офицеры:

— Лежу и вспоминаю отечественную историю, — слышался сиплый голос. Петра Третьего убили бутылкой, заметьте. Екатерину Великую, говорят, копьем ткнули снизу в нужнике, убили. Павлу табакеркой проломили голову. Николай счел нужным отравиться. Александра Освободителя разнесло в клочки. Николая Второго и его семью расстреляли. Вот вам и славяне!

— Не славяне, господин штабс-капитан, а изменники, бандиты, авантюристы и большевики, — вставил сердитый голос. — И Крым… — замолчал он.

— Что Крым? — спросил кто-то.

— Это трагическая ошибка союзников, господа. Наш долг рассказать им всю правду. Европе станет стыдно…

— Не городите чепуху, господин штабс-капитан, — парировал баритон.

На какое-то время на нарах замолчали. Затем ностальгически зазвучал голос:

— А помните «Яр» московский? Его цыганский хор? Икру, осетринку, хрустальную водочку? Надеюсь, большевики — это скверный эпизод, недолгий кошмар.

— Да, «Яр» московский… — мечтательно протянул другой голос. — А «Славянский базар», господа. Ах, какие там подавали расстегаи, блины с икоркой!..

— А «Астория» в Петербурге, господа офицеры, голубые князья? Осетрина, поросеночек с хреном и та же хрустальная водочка в заиндевевшем графинчике. Ну, и дамы в вечерних туалетах, — пробасил другой голос.

— Что об этом сейчас говорить, господа. Просрали, проворонили свое лучшее в жизни, — пробурчал сердитый голос.

Снова замолчали трюмные офицеры-беженцы. И снова послышался голос. На этот раз он принадлежал молодому поручику:

— Вот вы говорите о московском «Яре», «Славянском базаре» и о других, господа… Вы полагаете, за границей нет подобных ресторанов? Ошибаетесь, есть и получше, уверен… Но ведь и в России, и в Европе без денег ни в какой ресторан не войдешь.

— Это верно… Вот плывем в грязном трюме, в одном только обмундировании, — вздохнул сиплый.

— Жаль, что теперь возврата нет, а то бы… — не договорил поручик.

— И что было бы? — скептически спросил кто-то.

— Что ж, послушайте… некоторые не только проворонили страну, как вы говорите, но и свое личное, сокровенное наследственное богатство.

— Э-э, голубчик, что об этом сейчас, — вздохнул придушенно штабс-капитан.

— Все кануло в лету, — послышался еще один голос.