Остаться в живых. Прицельная дальность

— Да что угодно! — старик рассмеялся. — Масса вариантов. Сообщить на телевидение, например. Или написать статью в журнал «Вокруг света»! Так, броско: «Загадка золотого каравана». Или… «Золото снова вернулось к людям». Мало ли что в голову приходит? Вот вам что больше нравится? А можно и просто забыть?

— Вы не похожи на человека, который умеет забывать.

— На самом деле вы ошибаетесь. В моей профессии забывать так же важно, как и помнить то, что нужно. Но спорить не буду. Знаете, молодой человек, вся эта история вызывает у меня прелюбопытнейшие аналогии. Вот вы, например, Алексей Александрович, почему-то ассоциируетесь у меня с тем самым спасшимся из плена португальским матросом. Забавно, не так ли?

Гость помолчал, глядя на то, как тлеет алый уголек на кончике сигариллы, выпустил в воздух голубую плотную струйку дыма и спросил не торопясь:

— А какую роль вы отводите себе? Португальского негоцианта?

— Я? Негоцианта? — удивился антиквар и рассмеялся негромко. — Увольте, молодой человек! Ну какой из меня негоциант?! Я — собиратель, коллекционер, личность увлеченная и торговаться толком не умею. Сразу злюсь и, что скрывать, иногда бываю даже неадекватен! Сильные эмоции, знаете ли, побеждают разум!

— Что-то я не помню в той тройке собирателей, — произнес Пименов, рассматривая собеседника.

Борис Яковлевич склонил голову к плечу и смешно наморщил лоб, отчего брови у него уехали вверх и лицо приобрело совершенно ухарское выражение.

— Так и не было его там — собирателя, — ответил он неторопливо, не скрывая иронии, но не ядовитой, а добродушной, вызванной некоторым превосходством более интеллектуального партнера над менее интеллектуальным. Так говорят преподаватели с нерадивыми, но неглупыми учениками. — В то время собиратели встречались, но в нашей истории он не появлялся.

— Неужели? — спросил Пименов, не скрывая недоверия. — Китайский гангстер? Вы?!

— А что вас, собственно говоря, удивляет? И почему китайский?! Я что, должен быть похож на Бармалея? — деланно возмутился старик, пряча улыбку под веками. — Алексей Александрович, вы меня удивляете! Откуда такие предрассудки у зрелого человека? Вы «Бригаду» смотрели? Меняются времена, меняются и лица! Даже обидно, честное слово! Я, кстати, и негоцианта подходящего знаю. Банкира одного питерского, сбрендившего на старине, кладах и сокровищах…

— Борис Яковлевич, — сказал Пименов серьезно, вцепившись глазами в ускользающий взгляд антиквара. — Давайте-ка начистоту, а? Что вы хотите? Карту?

— Начистоту? — переспросил старик уже без тени смешливости в голосе. — Ну что ж, давайте начистоту, друг мой! Лет двадцать назад наш разговор давно бы закончился, можете не сомневаться! И закончился бы трагично для вас. Верите?

Пименов посмотрел в темные провалы его глазниц, на дне которых поблескивала живая ртуть взгляда, и молча кивнул.

— Вот и хорошо, — продолжил Борис Яковлевич, скаля крупные желтоватые зубы. — И правильно, что верите. Но я постарел. И поумнел. И научился не быть максималистом там, где можно поделиться прибылью без особого ущерба для себя. Мне все нажитое до конца жизни не потратить, а детей, как сами понимаете, у меня нет… Мне не нужна карта. Хотите, я вас удивлю?

— Попробуйте, — сказал Пименов и подумал, что собеседник почему-то врет.

Хомяк говорил, что питерский антиквар помешан на своей дочери. К чему было скрывать от малознакомого человека сам факт ее существования? Та самая паранойя?

— Как ни странно, мне в этой истории интересна слава первооткрывателя.

— Если она будет, — с сомнением в голосе произнес гость.

— Если она будет, — согласился старик. — Но если она будет, то именно она мой главный приз. В этой истории материальная часть наиболее интересна именно вам, Алексей Александрович. И частично, думаю, совсем чуть-чуть, интересна Индиане Джонсу!

— Кому? — удивился было Пименов, но, не услышав ответа и сообразив, что речь идет о сбрендившем банкире, переспрашивать не стал.

Лицо у Бориса Яковлевича застыло на несколько мгновений, помертвело, словно опытный врач-косметолог ужалил его в чело ботоксной инъекцией, и тут же оттаяло, но за эти секунды на Пименова дохнуло холодом. Стоящий у портьеры, молчаливый, как Сфинкс, Дребезжащий напрягся, словно сторожевая собака, учуявшая запах чужого, и тут же расслабился, вслед за лицом хозяина.

— Давайте я сделаю вам предложение, — сказал антиквар, кривя губы. — Вернее, расскажу единственно возможный вариант сотрудничества, если вам будет угодно…

Над ослепительной синевой моря в восходящих воздушных потоках, прямо за кормой, висели две чайки, ожидающие подаяния. Птицы даже не взмахивали крыльями — висели неподвижно, как на фотографии, вытянув шеи и подобрав лапы. Когда же одна из них начинала терять высоту, стоп-кадр оживал, крылья совершали мах, и воздух оглашал пронзительный крик.

Ветер был влажным и теплым. Пименов всей кожей ощущал его упругое прикосновение. «Тайна» неуклюже переваливалась на пологой волне, бухтела движком, раздвигая массивными скулами белые «барашки», и старые покрышки, словно серьги модницы, колыхались на ее носу.