Остроумие и его отношение к бессознательному

Зонтик мало защищает от дождя. Выражение «рано или поздно» может только означать, что при сильном дожде разумнее сесть в омнибус (общественный экипаж). Но поскольку нас интересует здесь лишь форма сравнения, то пока мы отложим более подробное изучение этой шутки.

Истинный клубок колких намеков содержат «Луккские воды» Гейне. Они превращают эту форму остроумия в искусное орудие полемики (против графа Платена[82]). Прежде чем читатель может догадаться об этом орудии, создается прелюдия к определенной теме, непригодной для прямого изображения. Задолго до того, как читатель оказывается в состоянии осознать происходящее, в тексте возникает череда намеков, созданных из самого разнообразного материала – например, из велеречивых изъяснений Гирша-Гиацинта: «Вы слишком полновесны, я слишком худощав; у вас много воображения, а у меня зато больше деловой сметки; я практик, а вы диарретик (вместо «теоретик»; Diarrhea – понос. – Ред.); короче говоря, вы мой антиподекс (вместо «антипод»; Podex – зад. –

Ред.)». Еще вспоминаются «Венера Уриния»[83] (Urin – моча. – Ред.), толстуха Гудель с Грязного Вала (Dreck – букв. кал. – Ред

.) в Гамбурге и т. д. Далее события, о которых рассказывает автор, принимают другое направление; кажется, будто они обнажают проказливый настрой автора, но вскоре становится ясно, что налицо символическая связь с полемическими целями, что это: помимо прочего, также и намеки. Наконец нападки на Платена прорываются, и намеки на ставшую уже известной тему о гомосексуальности графа истекают из каждой фразы, которую Гейне направляет против таланта и характера своего противника. Вот примеры:

«Если музы и неблагосклонны к нему, то гений языка все же ему под силу, или, вернее, он умеет его насиловать, ибо по собственной воле этот гений не отдаст ему своей любви, и графу упорно приходится бегать также и за этим отроком, и он умеет схватить только те внешние формы, которые, при всей их красивой закругленности, не отличаются благородством».

«От толпы же он полагает возможным укрыться, если иной раз опустит слово «друг», уподобляясь при этом страусу, который считает себя в достаточной мере спрятавшимся, если зароет голову в песок, так что виден только зад. Наша сиятельная птица поступила бы лучше, если бы уткнула зад в песок, а нам показала бы голову».

* * *

Аллюзия – самый, пожалуй, употребительный и охотнее всего применяемый прием остроумия, который лежит в основе большинства недолговечных творений остроумия, обыкновенно вплетаемых в нашу речь (они теряют свой смысл при отделении от взрастившей их почвы, при самостоятельном существовании). Но именно аллюзии вновь и вновь напоминают нам о тех соотношениях, которые чуть было не ввели нас в заблуждение при оценке техники остроумия. Сама по себе аллюзия не образует шутку; имеется немало правильных по форме намеков, которые вовсе не претендуют на остроумие. Остроумны лишь аллюзии остроумного толка; получается, что признак остроумия, который мы проследили вплоть до техники остроумия, опять ускользает от нас.

Ранее я характеризовал аллюзию как «непрямое отображение», а теперь можно отметить, что различные виды аллюзий возможно, при помощи представления противоположностей и иных технических приемов, о которых речь впереди, объединить в одну большую группу, каковую мы вправе называть «непрямыми отображениями». Ошибки мышления, унификация, непрямое отображение – таковы, следовательно, подвиды, к которым можно отнести ставшие нам известными технические приемы построения остроумной мысли.

* * *

При продолжении изучения нашего материала мы как будто подмечаем новый подвид непрямого отображения – он вполне выделяется и обособляется, но для него трудно подобрать множество примеров. Такое отображение через нечто малое позволяет решить задачу по составлению полной характеристики посредством крохотной подробности. Присоединение этой группы к аллюзиям становится возможным, если вспомнить, что эта малость сопоставляется с отображаемым материалом, что ее можно вывести как следствие из этого материала. Примеры будут следующими.

Галицийский еврей едет в поезде. Он устроился удобно, расстегнул сюртук и положил ноги на скамейку. В вагон входит модно одетый господин. Тотчас еврей подбирается и принимает скромную позу. Нарядный господин листает записную книжку, что-то высчитывает, размышляет – и вдруг обращается к еврею с вопросом: «Скажите, пожалуйста, когда будет Йом-кипур[84]?» «Так вон оно что», – думает еврей и опять кладет ноги на скамейку, прежде чем ответить на вопрос.

Нельзя отрицать, что это отображение через подробность связано со склонностью к экономии, которую мы отметили при исследовании техники словесных острот как общий элемент всех без исключения шуток.

Вот сходный пример.