Остроумие и его отношение к бессознательному

Врач, приглашенный помочь баронессе при разрешении от бремени, заявляет, что срок еще не наступил и предлагает барону сыграть пока в соседней комнате в карты. Спустя некоторое время до слуха обоих мужчин донесся стон баронессы: «Ah mon dieu, que je souffre!»[85]. Супруг вскакивает, но врач его удерживает: «Еще рано, играем дальше». Спустя некоторое время слышно, как роженица опять стонет: «Боже мой, боже мой, как больно!» Барон спрашивает: «Не хотите ли пойти к роженице, господин профессор?» – «Нет, нет, еще не время». Наконец из соседней комнаты слышится не оставляющий сомнений крик «А-а-а!» Врач бросает карты и говорит: «Пора».

Эта удачная шутка показывает – посредством постепенно нарастающих жалобных возгласов знатной роженицы, – как болевые ощущения позволяют первичной природе пробиться через все наслоения воспитания и как важное решение ставится в зависимость от незначительного будто бы изменения поведения больной.

* * *

Другой вид непрямого отображения, к которому прибегает остроумие, – это сравнение. Мы долго его чурались потому, что обсуждение этого вида наталкивается на новые затруднения, а еще – особенно отчетливо оттеняет те трудности, которые уже имели место в других случаях. Выше было признано, что применительно к ряду подлежащих изучению примеров не удается полностью отрешиться от сомнения, считать ли их вообще шутками. В этой неуверенности мы усмотрели опасность для оснований нашего исследования. Но ни при каком другом материале я не ощущал эту неуверенность так сильно и так часто, как при шутках, что рождаются из сравнений. Ощущение, которое мне (да и многим другим людям при тех же условиях) позволяет сказать: «Это шутка, это вот можно счесть шуткой», прежде чем раскрыта сущность остроты, – это ощущение легче всего покидает меня при остроумных сравнениях. Если я сразу без размышления объявляю сравнение остротой, то сразу замечаю, что удовольствие, которое оно мне доставляет, отличается по качеству от того, каким я обязан шутке. Тот факт, что остроумные сравнения редко вызывают столь оглушительные раскаты смеха, как при удачной шутке, не позволяет избавиться от указанного сомнения прежним способом, ограничивая себя в изложении лучшими примерами этого вида.

Нетрудно привести броские, яркие примеры сравнений, которые отнюдь не производят на нас впечатления острот. Таково сравнение у Гёте – о нежности, сквозящей в дневнике Оттилии, и красной нити в английском флоте. Не могу отказать себе в удовольствии сослаться на другое сравнение, которым не перестаю восхищаться и которое произвело на меня неизгладимое впечатление. Этим сравнением Ф. Лассаль[86]

закончил свою знаменитую речь в защиту обездоленных («Наука и работники»): «На человека, посвятившего, как я вам сказал, всю свою жизнь лозунгу “Наука и работники”, приговор, какой он может встретить на своем пути, произведет точно такое же впечатление, как разорвавшаяся реторта на химика, погруженного в научные опыты. Он слегка поморщится, видя это сопротивление материи и, устранив препятствие, опять спокойно примется за свои изыскания и труды»[87].

Богатый выбор метких и остроумных сравнений имеется в сочинениях Лихтенберга (I, 1853). Я позаимствую оттуда материал для нашего исследования.

«Почти невозможно пронести факел истины через толпу, не опалив кому-нибудь бороду».

Высказывание выглядит подлинной шуткой, но при ближайшем рассмотрении можно заметить, что остроумное воздействие происходит не из самого сравнения, а из побочного качества. «Факел истины» – сравнение, собственно, не новое, оно употребляется издавна и редуцировалось до cliche (клише. – Ред.), как это всегда бывает, когда используется удачное выражение, подхваченное обыденной речью. Сегодня мы почти не осознаем смысла сравнения «факел истины», но у Лихтенберга ему вновь придается первоначальное значение – посредством дополнения и дальнейшего уточнения. Такое употребление оборотов речи, утративших свой прямой смысл, уже известно нам как технический прием остроумия. Он встречается при многократном употреблении одного и того же материала. Не исключено, что ощущение остроумия от фразы Лихтенберга есть следствие применения этого технического приема.

Те же соображения относятся и к другому остроумному сравнению того же автора:

«Большим светилом этот человек не был, но он был большим подсвечником… Он был профессором философии».

Называть ученого большим светилом (lumen mundi[88]) – уже давно опостылевшее сравнение, и не имеет значения, было оно первоначально шуткой или нет. Но это сравнение освежают, вновь придают ему силу и возвращают первоначальный смысл, сотворяя измененное, производное высказывание, которое порождает новое сравнение такого же рода. Условие шутки содержится здесь в способе, породившем также второе сравнение, а не в самих сравнениях. Это пример техники остроумия, схожий с примером выше (факел).

Следующее сравнение кажется остроумным на другом основании, подлежащем такой же оценке.