Остров дальтоников

Радиолокационная станция в Кваджалейне – часть радарного барьера в Тихом океане. «Там царит атмосфера застывшей секретности и страха», – говорила женщина, и это несмотря на то, что «холодная война» осталась в прошлом. Доступ на остров ограничен. В СМИ нет открытых обсуждений, потому что все они контролируются военными властями. Внешне люди строят из себя крутых парней, но под этой маской – деморализация и подавленность. На острове самый высокий в мире уровень самоубийств. Власти знают об этом и всячески стараются сделать Кваджалейн местом, пригодным для сносной жизни, – строят бассейны, поля для гольфа, теннисные корты и бог знает что еще, – но все напрасно, жизнь по-прежнему остается невыносимой. Конечно, гражданские лица могут покинуть Кваджалейн в любой момент, когда им заблагорассудится, а сроки службы военных на острове были значительно сокращены. На острове больше всех страдают местные жители, согнанные на остров Эбейе и фактически запертые там. Эбейе находится всего в трех милях от Кваджалейна. Там проживают пятнадцать тысяч рабочих с семьями, и это при том, что длина острова одна миля, а ширина двести ярдов, то есть площадь – всего одна десятая квадратной мили. Эти люди приезжают сюда на работу – ее вообще немного на островах Тихого океана, – но это не спасает их от скученности, болезней и нищеты. «Если хотите увидеть ад, – сказала в заключение соседка, – отправляйтесь на Эбейе»^8.

Я видел фотографии Эбейе – поверхность острова была почти не видна, поскольку каждый квадратный дюйм был покрыт жалкими хижинами, сложенными из картонных коробок, – и надеялся, что нам удастся познакомиться с ним поближе, но там нас не выпустили из самолета. Власти не желают показывать заезжим визитерам, что на самом деле там происходит. Многие печально известные Маршалловы острова – Бикини, Эниветок, Ронгелап – до сих пор необитаемы из-за высокой радиоактивности, и побывать на них практически невозможно. Я не мог не вспомнить ужасные истории, слышанные в пятидесятые годы: о странном белом пепле, усыпавшем японскую рыболовецкую шхуну, после чего весь экипаж заболел острой формой лучевой болезни; о «розовом снеге», выпавшем в Ронгелапе после очередного испытания, – дети никогда не видели ничего подобного и принялись с восторгом играть в «снежки».⁹

С некоторых островов все население было эвакуировано, а некоторые атоллы оказались настолько зараженными, что и сейчас, сорок лет спустя, они по ночам светятся зловещим фосфоресцирующим светом, как циферблат наручных часов.

В Маджуро к нам присоединился еще один пассажир – мы разговорились, когда оба оказались в хвосте самолета, чтобы лечь и вытянуть ноги. Это был рослый веселый человек, занимавшийся импортом консервированного мяса в Океанию. Он много распространялся о чудовищном аппетите жителей Маршалловых островов и Микронезии, с которым они поглощают «Спам» и другие мясные консервы. Предприятие нельзя было назвать убыточным, но сам этот человек считал настоящей благотворительностью поставки питательных западных продуктов темным туземцам, которые, в противном случае, продолжали бы питаться клубнями таро, плодами хлебного дерева, бананами и рыбой, то есть ели бы то, чем их предки питались тысячи лет – «антизападной» пищей, от которой они теперь, слава богу, отвыкли. Мой собеседник был убежден сам и старался убедить меня в том, что «Спам» стал главным продуктом в рационе микронезийцев. Видимо, он не знал, как неблагоприятно отразился на здоровье островитян переход на «западные» продукты питания. Я слышал, что население островов стало часто страдать диабетом, гипертонией и ожирением, то есть болезнями, которые были им раньше почти неизвестны^10.

Когда я в следующий раз решил пройти в хвост самолета, моей соседкой оказалась суровая женщина лет шестидесяти. Она оказалась миссионеркой, севшей на самолет в Маджуро вместе с церковным хором, состоявшим из дюжины туземцев, одетых в яркие пестрые рубашки. Женщина говорила о важности проповеди слова Божия среди островитян: выполняя эту задачу, она ездит по всей Микронезии и проповедует Евангелие. Эта женщина тверда в своей вере, упорна и считает себя праведницей. И действительно, в ее напористой вере есть что-то почти героическое. В религии есть некоторая двойственность, ее сила сложна и противоречива, особенно при столкновении двух различных культур – и это противоречие проступало в облике суровой женщины и ее хора.