Остров обреченных

На острове похолодало, море окаменело, и даже волны притихли и неподвижно застыли, но Тим Солидер не чувствовал холода. Он не чувствовал холода, потому что голод был огнем, пылавшим внутри него; голод, словно игла, пронзал его повсюду, где только можно было ощущать боль; голод был птицей, которую жарили на огне и бесконечно поворачивали на вертеле; голод был женщиной, шептавшей из темноты: конечно, поешь, но сначала поцелуй меня; голод был воспоминанием о сковородке, всегда стоявшей на конфорке дома на кухне; голод был и другим воспоминанием, окруженным серой пленкой; голод провоцировал, но оставался вдалеке; голод нарастал и опускался, словно ртутный столбик термометра; голод становился воспоминанием о дороге, которая вела вдоль берега, вверх на скалы, через джунгли и снова вниз, в горизонтальную расщелину, где было не за что уцепиться руками и ногами.

Туда он и направлялся, пошатываясь и спотыкаясь, а на острове уже начиналась жара. Первое игривое ласковое тепло подошло к концу, игра становилась серьезной, жара вонзилась в море, словно копье, и взорвалась, распространяя вокруг себя болевые судороги по волнам, по телу Тима, по всему, что его окружало. Ящерицы соскальзывали с камней, падали на спину, пролетев, и оставались неподвижно лежать желтым брюхом к солнцу. Будто от внезапного удара по затылку, Тим Солидер рухнул ничком, сильно поранил руку об острый тростник и, задыхаясь, лежал в траве, алчно впившись губами в рану. По телу градом катил пот, во рту пересохло как в пустыне; с невероятными мучениями он поднялся на колени, замахал руками в воздухе в поисках опоры, снова упал, затем медленно пополз по раскаленной, как угли, траве. Жара нарастала с каждой секундой. Пот уже не тек: все тело стало отвратительно сухим, из него будто откачали всю жидкость; оно вот-вот сломается, думал Тим, с трудом преодолевая неровности ландшафта. Временами раздавался негромкий шелест, в траве медленно, словно змеи, шуршали ящерицы, что-то холодное, с шершавым брюхом переползло через его ноги, но Тим не смог, да и не осмелился обернуться и посмотреть, что это было.

Шли часы, а он продолжал ожесточенно ползти вперед; тело разрывали тысячи видов боли – каждый приступ попадал точно в цель, бил прямо по обнаженным нервам; от земли парило пряным, горьковатым ароматом, от которого он вскоре начал задыхаться. Равнина казалась бескрайней: он приподнимал голову изо всех сил, но равнине не было конца – лишь выгоревшая высокая трава да качающиеся высоко над его головой метелки, напоминающие тела повешенных. Пребывая в бесконечном кошмаре, он ощутил прикосновение вечности: исчезло время, исчезло пространство, он перестал быть человеком, у него не осталось качеств и способности совершать действия, да и что такое действие? Цвета стерты, звуки приглушены, мысль остановилась, слова ничего не выражают, поверхности теряют границы, все застыло, и только он, безымянное существо, со змеиным упрямством ползет по ужасающим просторам, потеряв всякую надежду добраться до цели и вернуться обратно, поскольку исчезли даже стороны света и направления. Словно в смутном сне, он вспоминал детство, когда на преодоление этой вечности ему хватило бы и пяти минут.

В полуобморочном состоянии, уткнувшись лицом в землю, он раскинул руки ладонями вверх, будто в ожидании дождя, – казалось, жизнь покинула его, но внутри он продолжал отчаянно стремиться к своей цели и даже достиг ее, просто пока что не находил сил пошевелиться из-за зноя и истощения. Наконец жара немного спала, он медленно пришел в себя и после нескольких жалких попыток все же сумел подняться на ноги.

После обморока кружилась голова, к горлу подступала тошнота, но Тим, шатаясь, побрел по траве, ничего не видя и неуклонно двигаясь в совершенно конкретном направлении. Земля перестала дымиться, в траве спала огромная ящерица примерно полметра длиной – он споткнулся об нее и быстро обернулся, готовый защищаться, если та вздумает напасть. Рептилия даже не пошевелилась; он удивленно склонился над ней, слегка пнул ногой – ничего. Тим быстрым движением перевернул ее на спину – да, она мертва, брюхо вспорото камнем; кто-то забил ящерицу камнем, перевернул на брюхо и скрылся. Великан поднял тяжелое мертвое тело и выбросил в кусты.

С недоумением он оглянулся назад: белый столб дыма над лесом поднимался строго вертикально, будто к небу подвесили канат. Тим посмотрел в небо, неприятно синее и пустое: прямо из этой пустоты, словно из шляпы фокусника, возникла стая птиц и беззвучно стала снижаться над его головой, задевая крыльями траву, – птицы, судя по всему, не видели его, хотя ближайшая из них почти коснулась его волос, и он инстинктивно присел, только сейчас заметив, что птицы оказались необычно большими.