Но то, что должно произойти, всегда происходит. Бывают такие повороты сюжета, в которые нельзя вмешиваться, потому что ими управляет дьявольская логика, и ты сразу понимаешь, что все твои усилия тщетны и бессмысленны, как и само твое существование, и все эти разговоры о свободе воли и человеческом разуме, и все эти договоренности, о которых так много говорят.
Они встречаются совсем рядом с ее стопами. Мужчина подается всем телом к англичанке и безжалостно быстро прижимает ее к себе. С минуту они стоят неподвижно, и кажется, будто они обнимают друг друга, но сзади видно, что все тело девушки напряжено, что она сопротивляется, что она испытывает ненависть и отвращение к этому прикосновению, одно плечо подрагивает от страха, но мужчина кладет голову ей на другое плечо и ничего не замечает. Он смотрит в траву, на губах играет холодная победная улыбка, а потом внезапно отпускает ее, разворачивает к себе спиной, словно дрессировщик, грубо хватает за дрожащее плечо и привлекает к себе. Она изо всех сил вырывается и падает на колени совсем рядом с мадам, и та думает, что ее заметили, но на самом деле всё куда хуже.
– Кто-то убил ящерицу, – произносит девушка и показывает на землю сломанной травинкой.
– Пойдем отсюда, здесь жутко воняет, невозможный запах, – нетерпеливо говорит мужчина и поднимает ее с земли, а она говорит, как же это ужасно и жестоко, и неужели кто-то из них сделал это, а ведь наверняка, потому что убийца – явно человек, а потом они исчезают в траве, исчезают в закате, исчезают в тишине, и мадам остается наедине со всем, от чего так отчаянно пыталась убежать. Как же это ужасно: липкая вонючая ящерица всего лишь на расстоянии вытянутой руки, лежит и ждет, пока до нее дотронутся, – мадам в отчаянии рвет траву, пытается оттереть руку, но ничего не получается, и жуткий запах проникает в каждую пору ее кожи; как-то раз во сне она пыталась оттереть залитый жиром противень, но там оказалась ящерица, она надолго забыла об этом сне и вспоминает только сейчас.
И тогда ей остается только одно: бежать. Она пытается не дышать, но воздуха не хватает, и ей все-таки приходится вдохнуть гнилостный запах мертвой ящерицы. Она бежит в гору, к самым высоким скалам острова, в надежде, что там, наверху, ветер сдует всю эту гадость, но чем выше она поднимается, тем сильнее ее мучения. Во время тяжелого подъема ей приходится часто останавливаться, чтобы перевести дух, и тогда легкие разрывает от ненавистного отвратительного запаха.
На самом верху узкой высокой скалы, похожей на сморщенный вулкан и круто уходящей вниз к незнакомому ей берегу, покрытому песком и белой блестящей галькой, слегка розовеющей в закатных лучах, воздух наконец-то очищается – разреженный, с горьковатым привкусом, но чистый. Она падает на колени у самого обрыва и видит, как пустая, раскаленная гладь моря, натянутая над темными глубинами, подрагивает от напряжения, и все вдруг кажется таким далеким и давно забытым. Она одна на этой скале, так высоко, что уже никто до нее не доберется. Ей вдруг приходит в голову, что здесь она может стать властелином мира: ведь это так легко – надо просто стоять в одиночестве на самом высоком пике.
И тут ей кажется, что там внизу, на берегу, между камнями ползет ящерица – маленькая ящерка; шкурка поблескивает, она движется очень медленно, как будто ранена или боится, что кто-то прячется за камнем и может напасть на нее в любую секунду. Собравшись с духом, мадам подходит к самому краю обрыва, наклоняется и плюет на ящерку, но промахивается.
Мне уже нечего бояться, думает она, чего бояться этих ящериц! Ведь они кусают только тех, кто лежит на земле, и с ними можно драться, можно столкнуть их со скалы, если они осмелятся подобраться слишком близко.