Остров обреченных

Она уже собирается плюнуть во второй раз, как вдруг замечает, что за пылающим камнем на краю берега прячется ящерица побольше, и она хочет крикнуть маленькой ящерке, чтобы та была осторожней, что ей нужно поскорее уходить, но язык не слушается, а в поле зрения нет ни одного камня, которым можно было бы запустить в надвигающуюся угрозу. Маленькая ящерка так комично пытается избежать смерти: резко меняет направление и, прибавив ходу, ползет ровно в сторону камня, за которым поджидает враг. О, мадам готова броситься вниз, чтобы спасти малышку, но, разумеется, уже поздно. Ящерка и не думает оглядеться по сторонам и убедиться в отсутствии опасности, в том, что за ближайшим камнем ее не ждет верная смерть, и ползет ей навстречу, и тут большая ящерица набрасывается на нее, поднимает, бьет о камень, панцирь трескается; содрогаясь в мучительных предсмертных конвульсиях, ящерка сползает по камню, а враг безжалостно вгрызается в ее мягкое брюхо, не переставая бить по расщелине в камне огромным хвостом, словно кнутом. Неприятный пронзительный звук будто бы заглушает все остальное, заглушает биение сердца, заглушает сбивчивое дыхание, заглушает шум моря и свист ветра, но на самом деле здесь стоит мертвая тишина. Отяжелев, большая ящерица лениво и высокомерно ползет по ослепительно-белому камню, оставляя на нем пятна смерти малышки, потом ложится и замирает, неумолимые лучи солнца играют на жуткой морде, а в тени большого тела лежит маленькая ящерка и все еще удивленно смотрит на свое брюшко, словно прислушиваясь к хлыстовым ударам хвоста, громкое и пугающее эхо которых раздается над берегом.

Нет, это какой-то другой звук, другой звук – резкий и внезапный, как будто кто-то хлопнул в ладоши прямо у нее за спиной, и ей совсем не хочется оборачиваться.

Лев, лихорадочно думает она, все еще стоя на коленях у обрыва, какого же льва мне выбрать, того, который…

…Но вот она уже идет по длинной лестнице, освещенной яркими фонарями: резные перила скользят навстречу ее пальцам своими начищенными до блеска медными боками, в руках она сжимает желтый посох, раскаленный и слегка подрагивающий, – она боится, что он может в любой момент взорваться. Внизу какой-то шум, переворачиваются столы, скрипят и стонут стулья, отодвигаемые к стенам. Ноги наливаются свинцом от невыносимого ужаса, но она все-таки идет вверх к спасительному зеленому квадрату, спасительному квадрату двери высоко над ней – и лестница вдруг превращается в эскалатор; у ее ног короткими хлесткими ударами плещется вода, вода смеется над ней, доходя сначала до щиколоток, потом до икр, и она погружается в нее все глубже и глубже – в липкую, отвратительно теплую воду; вот ее захлестывает уже по бедра, вода хватает ее за грудь, трется о шею, затекает в рот и с пронзительным звуком заполняет ее всю, уши, глаза, пока она наконец не уходит с головой под поверхность страха…

Быстро обернувшись, она практически бросается вперед, одновременно поднимаясь на ноги, словно пытаясь напугать нападающего. Но ящериц не так просто напугать, тем более что их здесь сотни, тысячи, десятки тысяч – они заполонили всю скалу за ее спиной и мордами теснят ее к обрыву, оставляя ей лишь узкую каменистую полоску, последнюю надежду на спасение. Они совершенно неподвижны под панцирями, и тут мадам вдруг спотыкается. Ящерицы беззвучно подползают поближе, и клонящееся к закату солнце бросает блики на этот бескрайний колышущийся ковер панцирей, ковер без начала и без конца, и она уже чувствует, как голову дурманит удушающий запах приближающихся к ней ящериц, и имя им легион. Мадам перестает спотыкаться, она снова опускается на колени, храбро повернувшись лицом к рептилиям и принимая свою судьбу. От мертвых ящериц не убежать, она не может пойти по их панцирям как по терновому ковру: ее собьет с ног их запах, она упадет, и ящерицы тут же накинутся на нее. Она не может вступить в бой: если их раздразнить, они набросятся на нее всем скопом, опрокинут на спину и задавят колоссальной общей массой. Невыносимо беззвучно они подбираются все ближе и ближе, стихли даже удары хвостов, и раздается лишь едва слышное царапанье панцирей друг о друга – единственный и последний звук в ее жизни.

И тогда она кричит, бросается ниц перед ящерицами и кричит, в отчаянии царапая скалу ногтями:

– Лев! Лев, пустите меня, мне надо добраться до льва! Дайте мне пройти, дайте мне пройти!