Остров Пингвинов. Рассказы Жака Турнеброша. Семь жен Синей Бороды. Боги жаждут

Увы, не прошло и года, как ужасающие распри стали раздирать этих доселе скромных и мирных монахов, отныне ввергнутых в тысячу заблуждений против католической веры, и дни их исполнились смятенья, а души — мятежных чувств. Сульпиций вливал яд в сердца добрых братьев. Вопреки доводам и воле старших, он выдвигал мысль, что нет истинных пап с той поры, как избрание главы церкви больше не сопровождается чудесами, что нет уже подлинной церкви с тех пор, как христиане перестали жить жизнью апостолов и первых последователей Христа; что нет чистилища; что нет надобности исповедоваться у священника, когда исповедуешься перед богом; что люди дурно поступают, пользуясь золотой и серебряной монетой, и что все земные богатства должны находиться в общем пользовании. И эти яростно им выдвигавшиеся мерзкие положения, которые одними отвергались, зато воспринимались другими, вызывали среди верующих ужаснейший соблазн. Немного погодя Сульпиций выступил с ученьем о совершеннейшей чистоте, которую ничто не может осквернить, и обитель благочестивых иноков превратилась в подобие клетки с обезьянами. И эта зараза не ограничилась пределами монастырских стен. Сульпиций разносил свою проповедь по всему городу; его красноречие, внутренний огонь, горевший в нем, простота его жизни, его непоколебимая отвага — все это захватывало сердца. По слову реформатора, древний город, некогда воспринявший евангельское ученье из уст святого Кромадера и воспитанный святою Жибозиной, был ввергнут в распрю и разложение; всякого рода безобразия, всякого вида бесчинства творились в нем и ночью и днем. Тщетно святой Николай предупреждал и увещевал свою паству, тщетно угрожал ей и громил ее. Зло разрасталось с каждым днем, и с грустью можно было наблюдать, что зараза в такой же и даже большей мере распространяется на богатых горожан, дворян и духовенство, как и на бедных ремесленников и мелких мастеровых.

Однажды, в то время как божий человек стенал в одном из приделов собора о печальном состоянии вервиньольской церкви, размышления его были прерваны странными завываниями, и глаза его узрели нагую женщину с павлиньим пером в виде хвоста, передвигавшуюся на четвереньках. Она с лаем приближалась к нему, облизывая землю и фыркая. Ее белокурые волосы были покрыты грязью, а тело вымазано нечистотами. И в этом презренном созданье святой епископ Николай признал свою племянницу Миранду.

— Что вы здесь делаете, дочь моя? — воскликнул он.— Зачем оголились вы и почему передвигаетесь на руках и коленях? Неужели вам не стыдно?

— Нет, любезный дядя, не стыдно,— кротко ответила Миранда.— Я, наоборот, стыдилась бы иного положения и иной походки. Именно такой вид надо принять и так надо себя держать, если хочешь быть угодной богу. Святой брат Сульпиций научил меня поступать так, дабы уподобиться животным, которые более близки к богу, чем люди, потому что они не сотворили греха. И пока я буду пребывать в нынешнем положении, мне не грозит опасность согрешить. Из любви и участья к вам, я призываю вас, любезный дядя, последовать моему примеру: без этого вы не спасетесь. Снимите с себя одежды, прошу вас, и примите положенье животных, в которых бог с радостью видит свой образ, не извращенный грехом. Я обращаюсь к вам с этим призывом по приказу святого брата Сульпиция и, следовательно, по приказу самого бога, ибо святому брату ведомы пути господни. Разденьтесь донага, любезный дядя, и предстаньте вместе со мной перед народом, дабы наставить его.

— Верить ли глазам моим и ушам? — прошептал святой епископ голосом, заглушенным рыданьями.— У меня была племянница в полном расцвете красоты, добродетели и благочестия, а трое младенцев, извлеченных мною из кадки с рассолом, довели ее до этого презренного состояния. Один отнимает у нее все имущество, обильный источник милостыни, достояние бедняков; другой — лишает ее чести; третий — ввергает в ересь.

И, упав на каменные плиты собора, он принялся обнимать племянницу, умоляя ее отказаться от столь недостойного образа жизни и со слезами заклиная ее одеться и подняться на ноги, как подобает человеческому существу, которое Христос искупил своей кровью.

Но она ответила только пронзительным тявканьем и жалобным завываньем.

Вскоре весь город переполнился голыми мужчинами и женщинами, с лаем ползавшими на четвереньках; они называли себя эдемитами ^{230} и мнили вернуть мир ко временам совершенной невинности — до злосчастного сотворения Адама и Евы. Преподобный отец-доминиканец Жиль Какероль, инквизитор в городе Тренкебале, его университете и епархии, весьма обеспокоился этим новым учением и принялся его настойчиво искоренять.