Остров Сахалин

Он остановился, замер и заплакал. Он не боялся, что я выстрелю в него, ему было жаль доску. Я свистнул, вор бросил дерево и побрел прочь, плача и размахивая руками. Подумал, что зря это, пусть бы вор порадовался, мне-то что?

Теперь доска валялась посреди улицы. Старухи не набрасывались, видимо, уснули или умерли, задохнувшись угарным газом возле печек. Я смотрел на доску. Если старухи умерли, то на улице остался я один.

Это про одиночество. От которого не увернуться. Про то, что теперь каждый один на один, и не на кого опереться, путь будет долог, труден, и не все его одолеют, но все равно оглядываться не стоит.

А надежда, пожалуй, есть.

Уложился в две страницы. Доска продолжала валяться, и ее уже до половины замело снегом. Не осталось никого, кто бы смог стянуть доску. Я сложил листок вчетверо и спрятал в карман.

В дверь стали нагло стучать, это явно явился Масахира. Он был уже определенно пьян, но не сильно, что добрый знак – значит, Масахира рассчитывал на вечер.

– Открывай! – бил в дверь Масахира. – У меня хорошие новости! Я договорился!

Замок не выдержал, Масахира ворвался внутрь.

– Смотри, что нашел! – Масахира суну мне в руки доску. – Это к удаче!

И тут же принялся вынюхивать. Разумеется, зная повадки Масахиры, я предусмотрительно спрятал всю оставшуюся еду, а может, я съел ее вчера и забыл. Масахира нашел кошку в банке, и они долго смотрели друг на друга сквозь стекло. Масахира проиграл.

– Мне кажется, у нее лишай. Это ничего, надо просто варить подольше…

Кошка зашипела.

– Но я не об этом. Тут один пианист умер.

Масахира стал дразнить кошку, выпучивая глаз, кошка не пугалась.

– Какая наглая кошка, просто удивительное… в своей наглости существо.

Я отобрал банку с кошкой, поставил повыше.

– Вот и я говорю, – сказал Масахира. – Одни…

Масахира подмигнул кошке, та брезгливо отвернулась.

– … одни энтузиасты открыли ресторан в здании старого телеграфа… или кафе, вернее…

– Кафе?

– Кафе. Разрешено открывать кафе, рестораны и столовые, в старом телеграфе открылся «Зуб водяного», у меня там знакомая повариха.

– У меня нет талонов, – перебил я. – У меня кончились талоны еще в прошлом месяце…

Масахира ухмыльнулся.

– Талоны я достану, – заверил он, – через пару дней, но не в этом дело. Я же говорю – там помер пианист!

Это Масахира сообщил с непонятным удовольствием. Музыкантов немного в наши дни, жаль музыканта. Их собрали со всего севера, поселили в ангаре возле брошенных доков и кое-как кормили, чтобы совсем не повывелись, и пристраивали на кормление, кого на вокзалы, кого в госпитали, кого по площадям распределили. Пианиста отправили в «Зуб», он играл там на старинном фортепиано и питался при кухне, однако вчера вечером почувствовал себя плохо и помер, не поднимаясь с места.

– Я не умею на пианино, – сказал я.

– Тебе и не понадобится на пианино, ты будешь читать стихи.

– Кому нужны стихи?

– Да какая разница?! Нужен шум, звук, тишина пугает людей и отбивает аппетит. Так что стихи пойдут. Прочитаешь что-нибудь с кривляньем, а нас накормят. Ты когда последний раз ел?

Это было мудрое замечание, есть надо чаще.

– Уже опухать начал. – Масахира нюхал воздух, настырно пытаясь найти съедобное. – Надо питаться хоть иногда горячей едой. Дотянем до весны, а там поднимемся. У меня есть надежды… Чего сидишь? Пора идти!

Масахира схватил меня за руку и поволок из дома, погрозив напоследок кошке когтистым мизинцем, отчего меня накрыло необычайно мощное дежавю. Я почувствовал, что видел это. Голодного человека, кошку, страх и снег, в год светозарных надежд, видел.

Или увижу еще.

Мой друг Масахира.

Мы шагали в сторону центра. На улицах постепенно появлялись горожане. Угольщики, собиратели золы, городские бродяги, продавцы жареного теста, краболовы, прочие люди, идущие в город, чтобы найти еду и работу.

Масахира веселился. Он бил доской по стенам и радовался, когда с них падал подтаявший снег, а если этот снег попадал в прохожих, Масахира смеялся еще громче.

На солнечном углу он купил у торговки свечку из китового жира, проверил ее счетчиком и поморщился – свечка фонила. Масахира собирался свечку выкинуть, но потом ему пришла идея. Он зажег свечку и стал лупить доской по спинам разносчиков угля. А когда те вздрагивали и оборачивались, хохотал и кричал, что хотел встретить человека, а не угольную крысу. Так мы и добрались до «Зуба водяного».

Он действительно располагался в здании старого телеграфа, которое всегда пустовало, во всяком случае, сколько я его помнил. Теперь все поменялось. В здании горел свет, над входом зеленым полыхала газовая вывеска, пахло жареным луком и лапшой. У нас с Масахирой дружно забурчали животы.

– Я договорился, ты выступаешь по четвергам.

– Сегодня разве четверг?

Масахира пожал плечами и заметил, что сегодня устроили пробный вечер – если дело пойдет, то едой каждый четверг мы обеспечены, кроме того, он надеется выносить как минимум четыре порции.

– А если им не понравится?