Остров сирен

Мы опрометью заскочили внутрь, захлопнули дверь. На лестнице сразу зажегся свет. Мы огляделись. Внутри в башне архитектор сохранил старинную каменную кладку. Но на стенах висело несколько современных картин, на стеклянных полках стояли античные фигурки и обломки старых амфор. Дизайнер хотел соединить в одном пространстве два времени.

Тут наверху раздались шаги.

– Надоели. Ходят и ходят, – проворчала Машка.

Неожиданная встреча

По ступенькам спускался Костя. Меньше всего мы ожидали увидеть здесь именно его. В черных шортах по колено и с голым торсом. По-домашнему. Даже в эту не самую приятную минуту я успела отметить, что торс впечатлял. Мускулы на плечах бугрились метательными ядрами.

Костя остановился на середине лестницы, широко расставив ноги и загородив собой проход. Уставился на нас черными шаманскими глазами. И мне показалось, он сам не знает, что делать дальше.

Я невольно отступила к двери, а Машка шагнула вперед и строго спросила:

– У вас есть репеллент?

Костины глаза стали еще шире.

– Что? – спросил он глухо. Это был первый раз, когда мы слышали его голос.

– Средство от комаров. Нас просто заели! Невозможно спать! Зудят и зудят. Ужас! А у вас комары есть?

С каждой фразой Машка делала новый шажок к лестнице.

Костя молчал. Для него в Машке было слишком много слов.

– Мы пойдем, – сказала я.

Костя все так же стоял монументом.

– Кто там? – послышался сверху женский голос. Почему-то он показался мне смутно знакомым.

И в пролете лестницы с коваными перилами из виноградных листьев мелькнул кусочек алой простыни. Очевидно, Полина в нее завернулась, чтобы глянуть на гостей. Значит, была голая. Увидеть ее целиком нам так и не удалось.

Костя задрал голову:

– Спрашивают про комаров, – сказал он.

– Про что?! – затрепыхалась алая простынь и исчезла из поля зрения.

– Ничего, ничего, не беспокойтесь. Мы так, по-соседски, – опять затараторила Машка, но я толкнула ее в бок, открыла дверь, и мы с подругой вылетели из нее с той же скоростью, с какой влетели.

Несколько минут мы молча бежали назад по дорожке. Боялись, что до Кости, наконец, сквозь все его мускулы дойдет пикантность ситуации. И он кинется следом убивать нас как ненужных свидетелей.

Наконец мы сбавили темп.

– Красовский-то и не подозревает, как Костя шаманит у него за спиной! – хмыкнула Машка. И вдруг остановилась.

– Ленка, а ведь есть еще человек, кому выгодна Маринина смерть. Полина. И Костя был там за столом.

Мы уставились друг на друга.

В этот момент из зарослей пальм у края дорожки с шумом вылетела какая-то птица. А вглубь сада легко заструились шаги. Кто-то убегал в сторону виллы.

Вторая жертва

– А-а-а! – первое, что я услышала утром, был утробный нутряной вой. Выла Марина, и я сначала подумала, что в заднице у нее по-прежнему торчит вилка. Потом помотала головой: я что, сплю? Но когда окончательно открыла глаза, образ вилки в заду исчез, а вой остался.

– Бе-едная! Бедная Соня! Убили, сволочи!!! Я вас найду! Суки! Вы у меня в корчах сдохнете! – уже в голос кричала Марина.

Я рванулась будить Машку, но она сама вскочила с кровати.

Убили Соню?! Смешную несчастную девочку в стразах? Мы не сговариваясь натянули платья и бросились вон из комнаты.

Крик шел с террасы перед бильярдной этажом ниже.

Мы неслись по лестнице через две ступеньки, рискуя свернуть шеи.

Моему взору представлялись ужасные картины, а Машка перед последним пролетом вдруг притормозила, побледнела и сказала:

– Я не могу.

Машка боялась всего. Крови. Покойников. Вида любых ран. Даже просто врачи в поликлинике вызывали у нее сильнейший приступ тахикардии. Если она забредала ко мне в больничку, я немедленно снимала с себя белый халат.

Как-то в юности я над ней подшутила. Журналистки вместо военного дела изучали в вузе медицину. И их повели на экскурсию в морг. Машка и морг – две вещи несовместные. Если бы она зашла в мертвецкую, там сразу нужно было бы ставить еще одну каталку.

Поэтому Машка все занятие простояла в коридоре, уткнувшись лицом в окно и закрыв боковой обзор ладонями – чтобы случайно не увидеть ничего мертвого. Так же, держа руки у лица, как шоры у лошади, она и вышла наконец на улицу. И тут я решила пошутить. Взяла в покойницкой чью-то отрезанную руку. Выставила ее в окно. Окликнула Машку. И радостно ей этой рукой помахала.

…Машка не упала в обморок. Нет.

Она выпучила глаза, окаменела и утробным густым басом, которому позавидовал бы в тот момент Шаляпин, заорала на одной ноте так, что в морге зазвенели стекла: А-А-А-А!

И орала так минут пять.

Для морга это много.

Ее отпаивали валерьянкой. Спиртом. Валокардином.

Студенты со всех курсов выскочили посмотреть, кто это?

И вот тут я первый и единственный раз в жизни Машку предала.

Парень с параллельного потока, который мне очень нравился, подошел и спросил, давясь от хохота:

– Это что, твоя подружка?

И я вдруг, сама себе удивляясь, отрицательно замотала головой:

– Нет… С чего ты взял?

Больше я никогда от Машки не отрекалась. И никогда ее не пугала.

Поэтому сейчас быстро сказала:

– Постой тут. Я посмотрю.

И заскочила в бильярдную.