Остров. Уик-энд на берегу океана

Александр поднял голову. Лицо у него пылало, глаза пощипывало. Не слишком–то легко в такую жару торчать над огнем да еще глотать дым. «Если мы задержимся здесь, непременно надо будет сложить печурку». Он вздохнул. Но все–таки осесть им и тут не удастся. С этой сволотой — фрицами — никогда нельзя расположиться по–хозяйски, надолго. На лбу у него выступили крупные капли пота… Он отер его тыльной стороной руки, отцепил свою кружку, зачерпнул из фляги вина, которое охлаждалось под фургоном, и долго, жадно пил. Кружку он держал крепко, прохладное вино текло ему в глотку, и металлический край кружки приятно холодил губы. Кстати, это его собственная кружка. Он сам смастерил ее из пустой консервной банки, тщательно опилил края, опоясал ее проволокой, а сбоку выпустил петлю на манер ручки. Входило в нее больше полулитра («Неплохо для кружки», — говорил аббат). А главное, ее без страха можно было ставить на землю. Она прекрасно держалась. Не то, что эти новые кружки, принятые во французской армии, они то и дело опрокидываются от малейшего толчка.

Александр вытряхнул в рот последние капли, сполоснул кружку в баке с водой, стоявшем по правую руку, и повесил кружку на внутренней створке двери фургона. Там ей и положено было висеть. Она болталась на гвозде рядом с кружками остальных парней (только у одного Майа кружки не было), под котелками, кастрюлями, пустыми бидонами, которыми Александр сразу же по приходе сюда разжился в санатории. В самом низу красовалась ручка от лопаты, которую Александр обточил в форме ложки, чтобы мешать консервы. Когда он занимался стряпней, он широко открывал дверцы фургона так, чтобы, протянув руку, можно было взять любой необходимый предмет. Продукты он прятал в ящик и запирал его на висячий замок, ящик этот, вообще–то предназначавшийся для медикаментов, стоял на полу фургона. Александр пальцем вытер глаза и стал поглаживать себе поясницу. Все–таки утомительно, особенно на такой жаре, торчать над огнем не разгибаясь. Придется, хочешь не хочешь, раздобыть где–нибудь печурку!

Ну вот! Чуточку прокипит — и готово! И Пьерсон сейчас подойдет. А Дьери, как и всегда, запоздает. А Майа, как и всегда, будет сидеть рядом с ним, с Александром. Пьерсон напротив, у ограды санатория. А Дьери рядом с Пьерсоном. Каждый сядет на свое место. А его, Александра, место у котла: бидон с вином у него справа, а сковорода с мясными консервами слева. Он и будет обслуживать парней. И будет поддразнивать Пьерсона, потому что Пьерсон священник, а он, Александр, безбожник. А Пьерсон, сверхсрочник, любит рассуждать об армии и войне… А Дьери будет рассказывать, как до войны он ловчил, как зарабатывал деньги. А Майа будет валять дурака, как только один Майа умеет валять дурака. Или ни слова не произнесет, и тогда у него будет печальный вид, у него всегда, когда он молчит, вид печальный. И все будет опять в порядке.

— Чего ты зубы скалишь?

— Да так, — ответил Майа, — думаю о том, что ты ее любишь, вот и все.

Александр подозрительно взглянул на Майа.

— Кого ее?

— Санитарную машину.

— Машину? Какую машину?

— Ну, фургон, если тебе угодно.

— Так и скажи, фургон, как люди говорят.

— Пожалуйста.

Александр нагнулся над костром.

— Ну? — спросил Майа.

— Чего ну?

— Любишь, скажи? Любишь фургон?

— Он очень практичный, — заметил Александр, стараясь говорить равнодушным тоном.

— И только?

— Да и только.

— Практичный, и больше ничего?

— Совсем сбрендил, — сказал Александр.

Майа улыбнулся. Но улыбка тут же сошла с его лица. Он заметил за решеткой санатория положенные прямо на землю носилки, несколько рядов носилок. Они были покрыты одеялами, под которыми обрисовывались очертания неподвижных человеческих тел. На одних носилках одеяло не доходило до конца и торчала пара ног, обутых в разбитые ботинки. Носков не было видно, только полоска синеватой кожи. Один ботинок был без шнурков, вместо них в дырочки была продета веревка. Майа не мог отвести глаз от этих жалких ботинок. Он поднялся и пересел на другое место, спиной к санаторию.

— Чего это ты? Это же место Дьери.

Майа злобно взглянул на Александра.

— Место Дьери, подумаешь! Место Пьерсона! Место Майа!

— Ну и что?

— Неужели ты сам не понимаешь, это же курам на смех, пришли сюда только позавчера — и уже, нате вам, каждый обзавелся своими привычками.

Консервы тихонько томились в котелке. Александр зажмурился от дыма, потом кинул взгляд на Майа.

— Что–нибудь не так?

— Все в порядке.

— А что ты делал нынче утром?

— Да, черт, не лезь ты ко мне со своими расспросами. Ты хуже бабы со своими расспросами.

— Ладно! ладно! — миролюбиво сказал Александр.

Он подложил в огонь полешко и через минуту заговорил своим обычным тоном, так, словно бы Майа не накричал на него.

— А что ты делал нынче утром?

— Да ничего, — с отвращением отозвался Майа, — правда, ничего. Совсем ничего.

— Расскажи. Ну расскажи же! С тобой вечно что–нибудь невероятное случается. Будто ты это нарочно.

— Я крысу убил.

— Зачем?

— Сам не знаю, — печально ответил Майа.

— А потом что?

— Встретил одного типа, который вез на тележке покойницу. Ниттель, его Ниттелем звать.