Остров. Уик-энд на берегу океана

— Эй, голуби! — сказал он. — Ох, что со мной случилось!

Он помолчал, откашлялся.

— Семидесятисемимиллиметровка, голуби!

Тут уж запрыгало и его обширное брюхо.

— Так близко упало, что меня на землю швырнуло…

Его душил смех, и он опять замолчал. Вдруг его шея раздулась, как чудовищное жабо, полиловела, потом опала, и послышались какие–то хриплые булькающие звуки.

— Подымаюсь… Цел! Совсем! Хоть бы волосок!…

Теперь он как–то даже кудахтал. Смех вырывался из его глотки с каким–то почти непристойным шипением, как у ярмарочного «уйди–уйди», из которого выпускают воздух.

— Но, уважаемые… Котелок исчез! Ну прямо нигде его нету!… Я повсюду ищу! Заглядываю под машины… Даже на деревья смотрю!

Все это он проговорил с хохотом. Брюхо его тряслось, плечи судорожно подпрыгивали, шея и щеки дрожали, а за очками поблескивали глаза, холодные и пристальные, будто веселье, владевшее всем его крупным телом, не имело к ним никакого отношения.

— Что за черт, думаю! Нет котелка! Нет, да и только…

Майа отвернулся. От этого смеха ему всегда становилось не по себе.

— Я тут же подумал: то–то Александр будет злиться…

Три товарища стояли кружком, глядя на него. Вдруг Александр выступил вперед.

— А что у тебя с рукой, Дьери?

— С какой рукой? — все еще смеясь, сказал Дьери.

Все трое уставились на него, и Дьери машинально проследил направление их взглядов. И сразу же перестал смеяться, кровь отхлынула от его щек. Он зашатался. Александр едва успел подхватить его за плечи,

— Виски! — крикнул Александр. — Живо, виски!

Теперь Дьери был бледен как полотно. Верхняя губа подергивалась. Он глядел на свою руку. Рукав был весь красный, и капли крови, стекая, уже образовали у его ног маленькую коричневую лужицу.

— Рука! Моя рука!

— Да это ничего! — сказал Александр.

Он поднес Дьери виски.

— Моя рука! — сказал Дьери.

Александр деликатно придержал его за запястье и вылил на рану остаток виски. Кровотечение не унималось, и Дьери смотрел на свою руку, на коричневую лужицу у своих ног, расплывающуюся на пыльной земле.

— Моя рука!

— Да стой ты прямо, — сказал Александр, — а то меня раздавишь.

— Моя рука!

— Уже говорил…

— А двигать ею можешь? — спросил Пьерсон.

Дьери вместо ответа покачал головой. Его верхняя губа совсем наползла на нижнюю, и казалось, он вот–вот заплачет, как мальчишка. Жирные ноги дрожали не переставая.

— Да ничего страшного нет, — сказал Пьерсон, — двигать ею можешь?

— Черт тебя подери! — сказал Александр. — Да не наваливайся ты на меня так. Ведь раздавишь.

Вдруг Дьери начал стонать.

— Моя рука! Рука! Рука!

— Ну что твоя рука? — сказал Майа. — Можешь ею двигать. — да или нет?

— Могу.

— Да стой же ты, черт! Раздавишь меня, ведь этакая махина.

— По–моему, ничего страшного нет, — сказал Пьерсон. — Уже меньше кровоточит.

— Сядь, — сказал Александр, — не могу я больше тебя держать. Раздавишь.

Пьерсон взял Дьери за запястье.

— Сейчас я тебя перевяжу.

— Нет, — сказал Дьери с неизвестно откуда взявшейся энергией, — отведите меня в санаторий.

— Из–за этого? — сказал Майа. — Ты что, спятил?

— Необходимо обработать рану, — сказал Дьери. — Отведите меня в санаторий.

— Ей–богу, спятил. У них в санатории и так дела хватает.

— Тогда я пойду один, — сказал Дьери.

Теперь он уже мог стоять без поддержки Александра. И стоял на ногах прочно.

— Не надо преувеличивать, — сказал Пьерсон. — Из–за какой–то царапины!

— Иногда и царапины бывают смертельными.

Теперь он был полон энергии.

— Им в санатории и без тебя дела хватает.

— Ну и пусть, — сказал Дьери, — раз вы меня бросили, пойду один.

Александр поднялся и подтянул пояс.

— Ладно уж, — сказал он, — твоя взяла. Идем.

Он нерешительно оглянулся на фургон. Майа тоже поднялся.

— И я пойду. Вдвоем уж как–нибудь дотащим тело.

— Не смей так говорить, — сказал Дьери.

Александр снова тревожно оглянулся на фургон.

— Я останусь, — улыбнулся Пьерсон. — Не беспокойся, я никуда не уйду.

— Из–за царапины! — бросил Майа через плечо.

Пьерсон глядел, как они удаляются втроем, Майа посередине. Александр — такой здоровенный, а Дьери — такой жирный, что Майа рядом с ними казался до странности тонким. Они вступили на территорию санатория и пошли по аллее. Потом завернули за купу деревьев и пропали из виду.

Внезапно Пьерсон почувствовал себя ужасно одиноким. Он вытащил из кармана трубочку, нерешительно посмотрел на нее, снова сунул в карман. Потом сел на свое обычное место, прислонился к ограде санатория. Он просидел так несколько минут и только сейчас заметил, что все время думает о грядущих неделях и месяцах. Затем он уперся локтями в колени, прикрыл ладонями лицо и начал молиться.

** *

А те трое шли по главной аллее санатория. «Гравий, — думал Майа, — до чего же приятно ходить по гравию». Под ногами твердо, и даже чуть поскрипывает… Не то что песок. Здесь песок повсюду. При каждом шаге вязнешь в песке.

Дьери обернулся к Александру.

— Вызовешь помощника хирурга Сирилли.

— А кто это?

— Знакомый врач.

— А откуда ты его знаешь?

— Вчера познакомился. Я оказал ему небольшую услугу.

— Опять тайны.

— Короче, вызовешь. Иначе придется ждать очереди часа два. А за это время я изойду кровью.