Острова Тубуаи

Видно было, что Сашка загорелся новой идеей. А я подумал, как здорово было бы пожить на таком острове с Аленкой. Построили бы вигвам…

— Ага, острова личные им подай, раскатали губу! — ухмыльнулся Чика.

— Конечно, тебе-то уже не нужен. У тебя уже есть свой. С трупами. Один лысый, другой волосатый. С клопом! — обозлился Сашка.

— Сам ты дурак! — закричал Чика, — нет никаких островов, поняли?!

— Ах, так?! — мы с Сашкой схватили Чику и потащили его к воде.

Чика, хоть маленький и толстый, но юркий и сильный, и мы, пока с ним возились, здорово намаялись. Вокруг опять стало тихо. Чуть слышно шуршал песок, скатываясь с высоких берегов к воде. Низко, почти касаясь воды, летали стрекозы. Где-то в траве стрекотали кузнечики. Я закрыл глаза, вздохнул глубоко. Валькины слова об островах Тубуаи беспокоили меня, как обещание далеких приключений, которые неизвестно когда будут, да и будут ли вообще.

— Только вы не рассказывайте никому, — попросил Валька. Я поднял голову, посмотрел на него. Наверное, он еще хотел что-то добавить, но промолчал, лишь коротко вздохнул и перевернулся с живота на спину.

— Хорошо, Валька, — сказал Сашка. — Не скажем.

— Я, конечно, тоже не скажу, — нехотя промямлил Чика. — На фиг мне это надо, кому-то говорить. Хотя, нет, скажу! — он вскочил на ноги. — Приду к завучихе. Скажу: «Зздрасьте, Валентина Петровна! А Валька Кулешов хочет бросить школу и уехать на острова ловить рыбку и жариться на солнышке. А потом убить людоеда, запечь на костре и съесть!»

— Что ты мелешь?! — буркнул Сашка. — И вообще, брысь в сторону! Ты мне солнце загораживаешь.

— Фигня, — опять начал Чика. — Я вот в Москву хочу съездить. А то приехал тут один…

Продолжить Чика не успел, мы его перебили.

— Знаем, знаем, — хором закричали мы с Сашкой. — А все-таки он набил тебе морду!

— Не набил!

— Набил!

— Не-а! Не набил!

— Набил-набил, как миленький набил!.. — мы схватили Чику и опять потащили его к воде.

Глава 7

«Набил-набил, как миленький, как миленький набил»… — всю обратную дорогу эти нелепые слова запрыгнули на холку еще более нелепой мелодии и на ней гарцевали, не давая мне покоя. Я повторял этот мотив тысячи раз по пути к дому, бубнил его, слушая материно ворчание, что так поздно пришел. Я плевался этими словами в постели, поминая всех чертей, каких знал, и, кажется, мелодия мне даже снилась — это был шершавый комок, он медленно вращался у меня перед глазами, я протягивал к нему руки, он ускользал… и так до утра.

Москвича, который «побил» Чику, звали Левкой. Он приехал в наш городок вместе с родителями погостить у родственников. Мы слышали о нем, но еще не видели. Больше всех возмущался на его счет Чика. Он говорил: «Что это за пацан, который боится с нами знакомиться?!»

— Я вам говорю, он боится нас! — кричал Чика. — Знаю я этих московских, видел.

— Где это ты видел? — выпытывали мы. Мы знали, что Чика никогда в Москве не был, и предвкушали новую байку.

— А вот видел, — огрызался Чика. — Когда мы с отцом в Новосибирск ездили. Мы в аэропорту сидели, ждали самолета. С нами москвичи сидели. Тоже ждали. Так знаете, как они жрали?! И колбаску, и ветчинку, и сырок, и копченую курочку. Все двое суток жрали. Ни на минуту не останавливались. А у нас с отцом деньги закончились. Мы эти двое суток голодали. А они рядом с нами сидели и жрали. Знаю я этих москвичей!

Мы смеялись над Чикой, зная, какой он обжора. Но понимали, что они с отцом, наверное, действительно те двое суток голодали. Потому что, когда Чика голоден, ему все врагами представляются. Может быть, те москвичи разок и поели рядом, — что еще делать, когда самолет задерживают, а ты сидишь двое суток и не знаешь, куда себя деть, — но у голодного Чики эти минуты на сутки растянулись.

— Ты бы попросил курочки, — посоветовали мы Чике. — Они бы тебе дали. Что не попросил-то?

— Я что, пальцем сделан? — возмутился Чика. — Вот они у меня где, эти москвичи! — и он сжал кулак и начал тыкать его нам в нос. — Пусть только попробует выйти. Я ему покажу курочку!

В тот же день, словно подслушав Чикины угрозы, к нам подошел Левка. Одет он был не как мы, дворовая шпана, которая считала аккуратно одеваться или хорошо учиться ниже своего достоинства. Мы презирали чистюль и пятерочников. Мы между собой звали их сосунками, маменькиными сыночками, учительскими подхалимами и гнали из нашей компании, по выражению Сашки Быкова, «как Сидоровых коз». Мы не понимали, чем эти козы отличались от всех других коз, но выражение нам понравилось. И когда какой-нибудь пятерочник из класса получал очередную пятерку, мы кричали, что он получил Сидорову козу, и строили ему рожи. Единственный чистюля и пятерочник в нашей компании был Валька Кулешов. Но для нас он был как бы юродивый и в счет не шел.

На Левке была водолазка и самые настоящие джинсы. Такие джинсы мы видели только в кино. Мы ужасно завидовали тем, кто их носил, каждый из нас тайно мечтал о таких же джинсах. Но чем сильнее было желание завладеть ими, тем громче мы кричали, что джинсы — туфта на палочке, обыкновенные штаны и всё, и пусть их всякие козлы носят.