Островитяния. Том третий

Дорога, которая легко прослеживалась, пока мы ехали окраиной леса, снова стала плутать среди фермерских наделов. Я ехал впереди и, напрягая зрение и память, старался припомнить, где нужно сворачивать, и сверял то, что видел, с тем, что, как мне казалось, должно было быть. Всякий раз, оглянувшись назад, я видел Глэдис, и было радостно ехать, отыскивая путь и зная, что, стоит обернуться, я увижу ее… Казалось, что иначе и быть не может. Однако она сделала выбор по своей воле и улыбалась мне в ответ, когда я, обернувшись, ловил ее взгляд.

Ветер стих, небо было ясным, синим; тени стали длиннее, и, сверкая каплями только что прошедшего дождя, зелень луговых трав, стволы деревьев и тонкие веточки с дрожащими на них багряными и желтыми листьями сияли яркими красками. Молчаливо ехавшая сзади — сквозь эту тишину и застывший покой, — Глэдис тоже казалась ослепительно ярким видением.

Мы проезжали мимо поместий, похожих на наше: здесь не было крутых, обрывистых склонов, невысокие, мягко очерченные холмы закрывали обзор, но вид местности поражал богатством и разнообразием. Сердце мое с трудом выдерживало наплыв новых впечатлений.

— Уже близко? — окликнул меня усталый, но радостный голос.

— Всего несколько миль, — ответил я, хотя про себя и решил не говорить ей, пока мы не подъедем к самой усадьбе. Пусть увидит ее, еще не зная, что мы наконец приехали, и, стряхнув усталость, поймет, что мы — дома.

И все же, когда мы оказались на знакомой дороге, я придержал лошадь, чтобы ехать рядом.

— Теперь мы не собьемся с пути? — спросила Глэдис.

— Нет, теперь нет.

— Значит, мы действительно близко.

— Да, недалеко…

— Джон! — воскликнула Глэдис. — Ты так побледнел! Что случилось?

— Осталось около мили.

Глэдис пристально глядела на меня, но я был не в силах вынести ее взгляд.

— Ты и вправду так волнуешься? — спросила она, словно только что сделала великое открытие.

— Больше всего — из-за тебя, — ответил я.

— Не обращай внимания, дорогой, мало ли какие у меня могут быть сомнения.

Мы ехали вдоль границы поместья Аднеров; дорога, идущая между каменных изгородей и местами почти совсем терявшаяся в траве, постепенно спускалась к скошенным лугам. Чувствуя, как больно забилось в груди сердце, я увидел ивы, почти совсем облетевшие и еще больше пожелтевшие с тех пор, как я видел их в последний раз, серые стволы и пурпурные листья буков, крышу и верхние окна нашего дома. Но Глэдис смотрела на меня и не замечала всего этого.

Мы подъехали к мосту, тени падали на текущую под ним прохладную воду. Я натянул поводья и пропустил Глэдис вперед. И вот лошадь ее ступила на землю нашего поместья. Дом был виден во всю длину; стоя одиноко, он немного возвышался над нами — каменные колонны, наполовину освещенные ярким солнцем, наполовину скрывшиеся в густой тени. Весь фасад был словно покрыт тонкой солнечной позолотой.

Дорога поворачивала к конюшням и амбарам. Я свернул в траву, Глэдис за мной, мы подъехали к дому, и я остановился.

— Это он?.. — спросила Глэдис.

Я не в силах был отвечать. Наши взгляды встретились, она робко улыбнулась.

— Это он! — повторила она уверенно. — Это он, и я чувствую, что полюблю его. — Однако она даже не огляделась вокруг. Я спрыгнул с лошади, привязал ее и, подойдя к Глэдис, помог ей, пока она тяжело спускалась на землю. Вид у нее был усталый. Она не сводила с меня глаз. Привязав лошадь, я взял Глэдис за руку.

— Либо ты сам ужасно переживаешь, — сказала она, — либо беспокоишься обо мне. Не надо, Джон.

Голос Глэдис пресекся. Я обнял ее и повернул к себе. Она приникла ко мне и замерла. Кругом было необычайно тихо, вблизи не видно ни одного дома — только деревья в своем осеннем наряде, синее небо, зелень травы и поблескивающая внизу река.

Душа моя внезапно наполнилась ощущением покоя и вечности.

— Я буду любить это, — сказала Глэдис. — И я люблю тебя.

— Я люблю тебя больше всего на свете, — ответил я, и мне было больно произносить эти слова. Потом я за руку подвел Глэдис к двери, грубой, тяжелой. Необработанная дубовая поверхность ее была наполовину залита солнцем.

Глэдис перевела дыхание и рассмеялась:

— Мой дом! У меня никогда не было своего дома!

Зала с ее скудной обстановкой выглядела пустой и скромной, однако каменный пол и каменная лестница без перил были чисто выметены. Мы вошли в расположенную слева гостиную с тремя низкими, глубокими оконными проемами; здесь мебели было побольше, на полу лежал ковер. На каменной плите над очагом вырезана была сцена смерти Дона и моего счастливого спасения от врагов. Я подвел Глэдис к ней…

— Похож на тебя! — воскликнула она звонко.

— Это и есть я.

— А это, наверное… Дон. — Она обернулась ко мне, в глазах у нее стояли слезы. — Сама не понимаю, почему это так меня тронуло… Я и позабыла… Ты рассказывал, но я… я не ожидала увидеть это здесь. Но это хорошо. И ужасно просто…

— Я хочу, чтобы ты посмотрела свою комнату, — сказал я и крепко взял ее за руку.

— Мою? — переспросила Глэдис. — А почему не нашу?

— Нашу — если пожелаешь.

— Значит, нашу. Да, хочу!