Освобожденный Эдем.

Во-первых, в этот период была осознана разница между существованием и

реальностью, между собственно бытием и нашим представлением о нем, выраженным различными формами знания. Конечно, эта идея присутствовала еще у Платона, сравнивавшего видимый человеку мир с танцем теней на стенах пещеры, однако лишь недавно стало понятным, что помимо научного знания, претендующего на «объективность» и главенствовавшего в европейском сознании, начиная с периода Просвещения, почти четыреста лет, существует знание художественное и трансцендентное, отражающее те стороны бытия, которые аналитике недоступны. Все эти формы познания пересекаются, но, разумеется, не сводимы друг к другу. Ни одной из них недостаточно для адекватного отображения мира. Лишь в своей совокупности, в своем интегративном единстве они создают картину, более-менее отвечающую требованиям полноты бытия. Необходимо было понятие, схватывающее данную совокупность, «переакцентирующее мышление с научного познания и социального опыта на… формы символической жизни… Таким понятием и является понятие реальности»³

.

Более того, поскольку описание реальности в любой из гносеологических форм дается через язык и поскольку его производит исследователь, опирающийся еще и на личный опыт, то любая реальность, как бы объективизирована она ни была, представляет собой «авторский текст», могущий не совпадать с «текстами» других «авторов». Причем под «автором» мы, естественно, понимаем не только отдельную личность, способную к интеграции бытия, но и социальный (исторический) коллектив, продуцирующий собственное «бытийное изображение». Так возникают реальности разных цивилизационных типов: «западная реальность», «восточная реальность», реальности — «исламская», «буддийская», «христианская». Или же на более частных онтологических уровнях — реальности социальных групп, корпораций, гражданских объединений, доменов, семей. Наконец, точно так же, путем «авторского» прочтения бытия, возникает элементарная единица социального космоса — личная реальность, присущая каждому человеку.

В этом смысле само начальное бытие, «физика мира», порождающая когнитивные отражения, обретает статус одного из видов реальности.

То есть, реальность как онтологический синтез науки, культуры, религии, как объединение личного и коллективного опыта в единой картине является относительной: может существовать множество подобных картинок, нет критериев для выделения одной из них в качестве «истинной».

Апогеем данной мировоззренческой трансформации стала философия постмодерна, провозгласившая равнозначность всех познавательных форм. Опыт личности в этих координатах стал сопоставим с опытом коллектива, он приобрел ту же бытийную ценность, те же онтологические права. Глобальная онтология европейской цивилизации была таким образом размонтирована. Она превратилась в набор личных реальностей, в кластер, скрепляемый лишь формальными поведенческими нормативами. Причем переход из одной личной реальности в принципиально иную мог совершаться в этих условиях практически без усилий. Человек из убежденного коммуниста мог за короткое время стать пламенным либералом, из католика превратиться в буддиста или приверженца какой-нибудь экзотической секты, из традиционалиста — в новатора или наоборот. Опиравшаяся на ясные мировоззренческие постулаты картина новой европейской реальности стала зыбкой и неопределенной.

А во-вторых, что тесно связано с представлением о реальности, к середине ХХ века была осознана вероятностность мира вообще. Собственно, уже аналитическая механика начала XIX столетия, порожденная в свою очередь механикой Ньютона, рассматривавшей вселенную как сложный, но познаваемый механизм — этакие часы, где каждая деталь находится на своем месте, — начала говорить о «виртуальных перемещениях» — траекториях тел «возможных», но не реализуемых, что однако не мешало рассчитывать их, например в баллистике, так же, как и «настоящие» перемещения⁴. Следующим этапом было появление нелинейных геометрий: Лобачевского, Римана и некоторых других, геометрий, первоначально выглядевших сугубо умозрительными математическими построениями, однако с появлением теории относительности Эйнштейна обретших несомненное физическое содержание. Геометрия самого мира внезапно оказалась множественной. Вселенная, как выяснилось, могла быть выражена разными пространственными моделями. Отсюда был всего шаг до множественности измерений: мир представлялся развернутым по пяти, семи, одиннадцати координатным осям, впрочем как, равно, и по бесчисленному их количеству, а знакомая нам из классической физике «трехмерная геометрия» являла собой лишь антропологическую редукцию, вынужденное упрощение: количество координат, максимально воспринимаемых человеком.