Освобожденный Эдем

Европейское Просвещение нарушило этот экзистенциальный баланс. «Детский период» научного творчества, базирующийся в основном на механике Ньютона, привел к тому, что мир стал рассматриваться как очень сложный, но все-таки конечный в своей сложности механизм, нечто вроде механизма часов, который вполне доступен настройке и регулированию. В подходе к закономерностям бытия возобладал линейный детерминизм, построенный в логике «если… то…». Если мы совершаем такие-то действия, то неизбежно получаем такой-то результат. Это породило иллюзию тотальной проектности, иллюзию управляемости развитием, которое может быть осуществлено в рамках простого арифметического конструирования. Считалось, что просчитать (предусмотреть) можно все, отклонения, аномалии, сбои объяснялись лишь недостаточной глубиной расчета. В таком мире, разумеется, не было места хаосу. Он был объявлен патологией социального бытия и вытеснялся из жизни всеми возможными методами.

«Кризис аналитичности» разразился в ХХ веке. Сначала квантовая революция присоединила к удобному и простому миру ньютоновских законов онтологическую неопределенность мира микрочастиц, и оказалось, что многие «аномалии», считавшиеся явлением временным, вырастают оттуда, то есть они принципиально не устранимы, затем Вторая мировая война продемонстрировала преимущества «логики хаоса», логики «опрокинутых ситуаций» над позиционной, медленной логикой строго аналитического планирования⁸

, и, наконец, крушение гигантского социалистического проекта, пытавшегося выстроить полностью регламентированную реальность, то есть уничтожить хаос как факт, убедительно доказало, что подобная реальность нежизнеспособна.

Права хаоса начала восстанавливать синергетика⁹. Опираясь на теорию неравновесных систем, разработанную нобелевским лауреатом Ильей Пригожиным, синергетика утверждает, что хаос — это не патология, а норма развития, он присутствует в любой развивающейся системе и как раз накопление хаоса (неопределенности) переводит ее в неравновесное состояние. Далее следует структурная трансформация и переход системы на новый онтологический уровень. То есть то, о чем мы говорили в предыдущей главе. В этих координатах история представляет собой чередование порядка и хаоса, периодов целостности и периодов цивилизационной деструкции. Погружение в хаос есть закономерный этап развития.

Более того, синергетика утверждает, что трансформация предыдущей целостности в последующую не есть процесс произвольный. Поскольку исходная целостность обладает определенной структурой, то и преобразовываться она способна лишь в определенный набор состояний. Такие состояния синергетика называет аттракторами

. Одни аттракторы имеют большую вероятность реализации, другие — меньшую, но в совокупности они составляют будущее системы. Будущее таким образом оказывается множественным. А если еще учесть, что траектория перехода к тому или иному аттрактору, согласно синергетическим представлениям, зависит от случайных причин, то будущее расплывается в неопределенности, где невозможно установить никакие координаты.

Вывод напрашивается неутешительный. Если мы действительно находимся в периоде завершения индустриальной фазы, а целый ряд типологических признаков свидетельствуют, что это именно так, если начинается новый фазовый переход, который затронет, по-видимому, всю существующую цивилизацию, то погружение в хаос, в данном случае исторически неизбежное, может приобрести глобальный характер.

Мы подошли к самому краю времени, которое называется «настоящее». Дальше распахивается неизвестность, носящее имя «будущее». Оно накатывается на нас, как цунами, вырастая от мелкой, почти незаметной волны до гигантского гребня, скрывающего половину неба.

Можно ли заглянуть в сердце бури? Можно ли различить хоть что-нибудь за надвигающейся пеленой неизвестности? Можно ли, наконец, хоть что-нибудь предпринять, чтобы последствия апокалипсического урагана были менее сокрушительными?

От ответа на эти вопросы зависит сейчас очень многое.

Великое икс

Из определения будущего как фазы развития, принципиально отличающейся от предшествующей, следует одно важное качество этого состояния времени, которое отсекает от него сразу целую область умозрительных спекуляций. Сформулировать его можно так: будущее предсказать нельзя. Идея будущего — это идея, абсолютно противоречащая настоящему. Это «безумная идея», если вспомнить известное высказывание Гейзенберга. Будущее — это некая принципиальная новизна. Оно всегда не такое, как мы его себе представляем. Если будущее предсказать возможно, если удается сделать подробный и точный прогноз каких-либо предстоящих событий, значит мы имеем дело не с будущим, а с продолженным настоящим, само же будущее от прогностического обобщения ускользнуло, оно осталось вне поля нашего зрения и вскоре проявит себя самым неожиданным образом.