От «А» до «Я». Александр Абдулов и Олег Янковский

– А охотно на них соглашаетесь?

– Меня не только на интервью, на многое, в том числе и на роли, очень легко уговорить. Я поддаюсь на уговоры, порой попадаю в плохие игры, и это отнюдь не становится гарантией от следующей, совершенно аналогичной ситуации. Такой вот характер.

– И на вопросы отвечаете откровенно?

– А что скрывать? За что я люблю свою жену?

– Или, например, свою популярность…

– Популярность – дело сложное. У меня она не такая высокопробная, как у Евгения Леонова. Настоящая популярность – это, знаете ли, тоже дефицит – когда самые лучшие режиссеры мечтают снять тебя в самых лучших фильмах и телефон от звонков разрывается. А те звонки, которые до шести утра и в трубку сопят, – это мура и только раздражает. Но грубить нельзя, иначе до восьми звонить будут. Приходится убеждать, уговаривать, объяснять, что каждый человек имеет право пожить спокойно.

– И вы стремитесь именно к этому?

– Я безумно боюсь, что перестанет звонить телефон. За 12 лет ни разу не был в настоящем отпуске. Однажды мы с Ириной собрались и все-таки поехали. Море, пляж, Болгария! На шестой день я уже не мог найти себе места – так исстрадался. Мне казалось, что в это самое время у меня дома бесперебойно звонит телефон и все киностудии страны хотят видеть на своих площадках именно меня.

– И как вы представляете себе идеальное свое существование?

– Я над этим не думал настолько, чтобы сформулировать. Но вот один ребенок – это была реплика в сценарии, которая в картину не вошла, – сказал, что счастье – когда все так хорошо, так хорошо, и ты думаешь: какое счастье!

– А годы, меж тем, летят. Сколько вам сейчас?

– Годы летят – тридцать два. Кажется, вот только пришел в театр, был самым молодым актером, а прошло уже десять лет. И самые молодые совсем другие. Правда, по запарке Марк Анатольевич Захаров иногда и меня называет молодым.

– Он вас любит?

– Я боюсь гневить Бога. Но знаю точно, что у него я готов пройтись на шестом плане, потому что это – Захаров. Вы видели телефильм «Формула любви»? Разве бы к другому я на такую роль пошел?

– Вы же легко поддаетесь на уговоры.

– А Захарову меня уговаривать не надо, к нему – не задумываясь. Захаров взял меня из института и сразу дал главную роль – в спектакле «В списках не значился». Как я ее любил – роль лейтенанта Плужникова! Сколько вложил в нее и сколько из нее для себя вычерпал! И только недавно нашел в себе силы от роли этой отказаться, потому что поздно мне уже играть девятнадцатилетнего мальчика. И так было тяжело с ним расставаться. С тех пор, когда идет этот спектакль, я не могу войти в зал – больно.

И подумать страшно, что когда-то придется расстаться с «Жестокими играми». Семь лет мы играем этот спектакль. Семь лет – аншлаги. И я не помню двух одинаковых спектаклей. Все потому, что Захаров выстраивает «коридор», в котором должен существовать актер и где можно импровизировать до бесконечности, не уставая и не исчерпываясь. Я живу в этом спектакле, мне не нужно здесь настраиваться и перестраиваться.

– А репетировать с Захаровым, чтобы достичь подобного результата, – тяжело?

– Что вы! Это такое счастье! Он же – динамит! Такого, чтобы пришел, уселся и солидно сказал: «Ну, давайте репетировать», – и быть не может. Он весь горит. И других зажигает. От него токи во все стороны бегут! Потому и рвется к нам в театр зритель всех возрастов – и старики, и молодежь.

– А вы, лично вы – знаете этих молодых, которые рвутся к вам в театр, это нынешнее молодое поколение?

– Я рос очень самостоятельно. Никогда ни в каком детском саду, ни в каких «продленках» не был. Как многие мальчишки нашей Ферганы. Я вырос на улице. И улицу знаю. Но знаю и другое: разница в три года – и люди говорят уже на разных языках. Иногда попадаешь в новую компанию, видишь незнакомые лица и силишься определить: сколько же им лет? Двадцать? Тридцать? Ни за что не угадаешь!

– И вы часто бываете в незнакомых компаниях?

– Бываю. Я это люблю. Мы ведь, в принципе, спецификой нашей работы оторваны от нормальной жизни. Между собой – никаких разговоров, кроме профессиональных. С чего бы ни начал, все равно придешь в ней – к профессии. А вот попал недавно к врачам. Ну, поговорили о театре, а потом как-то незаметно перешли на их темы. Слушаешь и понимаешь, что все так же, как и у нас: в тысячу раз интереснее чужих проблем – то, как вырезали аппендикс. И сидишь, впитываешь в себя, как губка. Это тоже входит в нашу профессию – вобрать в себя как можно больше, потому что никогда не знаешь, что тебе придется в жизни играть.