От бедра

мне – свет от него.

Лубок пьяный

Когда я очнулся после глубокого похмелья,

милые мои, на дворе было третье тысячелетие, понедельник.

Соседка сказала, что уряд – прежний,

что повысили пенсию на 6 гривен 66 коп.,

что селёдка стала дороже мяса,

а мясо выросло в цене в три раза,

и нет ли калькулятора, подсчитать чтоб.

Я выкатил из-под дивана пустые бутылки,

просиявшие под лучами бабьего лета.

Полина (соседка) завязала волосы узлом на затылке

и вытекла в осень реализовывать всё добро это.

А я задумался пока о жизни,

вот штука скверная эта суетина,

в глаза не зазырнёшь, слишком глубоки и обширны,

за хвост не схватишь, не кошка, не даётся, брыкается, что скотина.

Сейчас вернётся, разговор заварит: кто крепче –

мужики или бабы в нашем отечестве.

Полина, конечно уж, не от полена, от – поля;

и грусть в глазах, и раздолье,

одним словом, не баба – женщина,

ей не седло под задницу – на грудь жемчуг.

Почему так всё вышло, а не иначе? –

можно б детей рожать, да расслабилась вот,

а ей пошёл бы, ещё такой не пропащей,

большой, сдобренный доброй начинкой, живот.

Распили мужики, что зелье,

и мне некогда, что ни день – безделье.

Обрастаем, братишки, дрянью да ленью,

нечем будить будущие поколенья.

Ну а пока – осень, дни ни коротки, ни длинны;

а вот и радостная на пороге, в руке торба.

Мы одни в комнате: я и Полина

да на стене две тени, пьяны обе.

***

И снова то же, что вчера,

вдвоём придут и со двора

смахнут притоптанные листья.

Поскольку ранняя пора

у осени, не будет свиста,

и все явления должны

вернуться к свойствам тишины.

Всё то же будет, что вчера,

пустая, в сущности, игра

пустых теней, бегущих света.

Всё разумеем и при этом

высматриваем божье лето

за колокольней, только там

с вороной небо пополам.

***

Мне губы в губы – песня и вино

любовное, никто не будет

мне адвокатом: выбирай одно;

я и сосуд, я и огонь в сосуде.

А у тебя нет выбора всерьёз,

и если губы выговорят слово,

они мертвы для подвига другого.

И я – беру, когда ты – отдаёшь.

***

Тень оставлю на ступеньке,

если Светка, то помоет,

если Верка, переступит,

нос задрав ухмылки выше.

Только та, что между третьим

и четвёртым на площадке

находила меня грустным

и жалея и пиная

туфлями, что подарил

ей ко дню 8-го Марта,

волочила, доставляла

прямо к жёсткому дивану,

у которого пружина

есть опасная одна, –

словно в гавань пароход, –

и содрав штаны с меня,

якорь в море стопоря,

успокаивалась, –

только та проходит тихо

мимо тени на ступени,

говорит, что здесь окурок

обронил один мужчина,

и остались на ступеньке

дым и пепел без огня.

А за ней сбежит поспешно,

никого не замечая,

девочка, чьё имя Беша,

или Коша, или Майя,

прошмыгнёт, как ветер мая,

оттолкнувшись от меня,

в руки суетного дня.

***

Зимою солнце выйдет пару раз

из своего холодного зимовья,

и греешься случайною любовью

чужих ладоней, посторонних глаз.

***

И эхо, побродивши по векам,

вконец запуталось и вот попало к нам.

–Скорей входите! Ветер так и свищет!

Закройте дверь!

Вошла:

–Я – Беатриче.

И улыбнулась:

–Мы ещё вчера…

–Я слышал, из столицы…

И подошла к столу. И тень легла

на ветхую страницу.

–Хотите квасу?

–Нет, не надо.

И улыбнулась, старый Дант читал

стихи второго круга ада.

***

Ты та же всё – придуманная мука,

всё так же сладок самый первый грех.

Стрела ещё летит, отпущенная луком,

который твёрдо держит древний грек.

21 марта 2005

***

Твоё лицо – река с мостами,

теней бегущих холодок,

меняются места местами,

и твой ущербный колобок

теряет свет и очертанья.

А дальше – берег, свалка, зданья,

ненужное напоминанье,

что время – то же расстоянье;

и в окнах скрытого значенья

уже чужое отраженье,

и за кирпичною трубой

уже не видно ничего.

23-24 марта 2005

***

Тёплый чай, вино, сигарета

и не жмися – который час? –

разумеешь, что времени нету,

только место, роднящее нас,

что по некоей формуле строгой

округляет в бокале янтарь.

Пей глазами, пальцами трогай.

Бьётся дым в потолочном зените,

как моё глухое "Простите…"

и неслышное Ваше "Жаль…"

25 марта 2005

***

Но не вечер виновен в том, что тени

стали тёмным кустом сирени,

и взгляд рассеянный, а не лучистый,

плетётся за женщиной без задней мысли.

28 апреля 2005 г

***

Дикие утки ушли в камыши, и пруд погас,

рядом сидеть, рядом молчать, рядом слушать.

Девочка выросла и уже без нас

ушла в монастырь на вечернюю службу.

18;20 мая 2005 г

Утке подруге,

живущей на юге

Мы ловим рыбу в грязной воде,

которую люди называют плавнями,

двуногие прожорливы и неразборчивы в еде,

не летают и смешно смотреть, когда плавают.

Взмывая в небо, слышу с испугом,

как у охотника радостно сердце бьётся,

не знаю, подруга, буду ль на юге

в этом году, думаю, что не придётся.

Всю ночь сижу на яйцах в тревоге,

на ушах, как говорят люди.

Глаза слезятся, не ходят ноги

и давит слева под грудью.

Я бываю всё реже среди уток

на большой воде и ужасно поташнивает

от недельных или болотной отравы.

И сон приходит всё чаще под утро,

когда Большая Медведица – справа.

25 июня 2005 г

***

Как подвыпивший метеоролог обещает аборигенам дождь

в их просушенной до нитки какой-нибудь сахарной пустыне,

так и ты обещаешь всякий раз, что придёшь

на закате за реку, где травы колышутся тёмно-синие.

Я ожидаю тебя, терзая цветов полевых букет,