ОТ/ЧЁТ

Видимо, все дело не в анаграмматическом значении «Послания», а в нумерологии, которой так увлекались в кружке Курицына. Мы попробовали подсчитать число букв в каждой строке. Получилось 21; 22; 25; 18; 23; 16; 18; 21; 15. И сразу стало понятно, что это ни к чему не приведет, поскольку любое число третьего десятка должно было начинаться с буквы «К» с апострофом, что в литорее соответствовало букве «Кси». В числах второго десятка вторая буква всегда «i», что в литорее соответствует «Ѕ», нынешней «3». Значит, в сообщении из восемнадцати букв должно присутствовать пять «Кси» и три «3», что делает его звучание в лучшем случае какофоническим, в худшем — непроизносимым.

Лада спросила о значении помещенных в квадраты слов. В книге объяснялось лишь, что все гласные в литорее (включая «Ъ» и «Ь») сопровождаются пояснениями «душа», «приклад». Согласные обозначены как «плоть» и «столп». «Сила» применяется к тем и другим. Моих скудных познаний хватило на то, чтобы как-то пояснить еще два слова. «Вария» — надстрочный знак, применяемый для обозначения ударения в конце слова. «Отрикаль» — возможно, производное от «отрекать» — отказывать. А возможна и иная трактовка. Слово «отрыгать» наряду с главным значением имело когда-то и другие: восклицать, клясть, клясться, хулить, поносить. Так что «отрикаль», в зависимости от трактовки, либо клятва, либо «хула и поношение», либо клятва, либо отказ.

Расшифровка квадратов тогда может быть такой: «Приклад, отрыкаль, О столп С душа и плоть». Это значит: «Гласная, восклицаемая как „О“, меняется на согласную „С“, гласная на согласную».

Или: «Столпы, отрыкаль, вария; С един столп Ф столп и плоть». Значит: «Согласная, возглашаемая с ударением в слове на последний слог „С“, меняется также на согласную „Ф“, согласная на согласную».

Или: «Столп нечисленый Ш и мрачный; душа и сила, Ы

множественный столп, душа и сила». То есть: «Согласная, не входящая в общее число „Ш“ меняется на гласную „Ы“; согласная на гласную».

А почему она мрачная?

Это надо бы у Курицына спросить.

Она предлагала пытать «Послание» дальше, например, прочитать первые буквы не сверху вниз, а снизу вверх или подсчитать число букв в каждом слове и подставить соответствующую букву из литореи, но я решительно направился разбирать кресло в комнате с колокольчиками, выдал ей чистое постельное белье и пожелал спокойной ночи.

Сам-то я еще посидел часика полтора, повертел обе редакции «Послания» так и сяк, но ничего путного у меня не вышло. Может быть, дело не в первых буквах. И вообще не в буквах. Но зачем-то Хвостинин шифровал это чертово (ой, нет, хоть апокрифическое, но все-таки апостольское) послание? Забавы ради? А зачем тогда за ним гоняются по крайней мере три человека: стоматолог-библиофил, испанец — то ли редактор, то ли священник, то ли шпион, и старый гебешник?

Кстати, зря я в это дело вовлек Пола и Ладу. Надо бы их как-нибудь аккуратно отодвинуть. По крайней мере до тех пор, пока эти трое (или тот из них, кто любит баловаться выворачиванием квартир наизнанку и устройством несчастных случаев в метро) не поймут, что поэма — полная пустышка, а то, что она в себе хранит, можно прочитать в тридцати четырех списках, мирно покоящихся в крупнейших книжных собраниях и архивах.

НОЧЬ СО ВТОРНИКА НА СРЕДУ

— Ну что, не спится, бес не дремлет?

— Какой бес?

— Тебе виднее…

— А да, конечно. Зовут его Асмодей. Он же Хромой Бес. Помнится, о себе он говорил примерно так: «Я устраиваю забавные браки, соединяю старикашек с несовершеннолетними, господ со служанками, бесприданниц с нежными любовниками, у которых тоже нет гроша за душой. Это я ввел в мир роскошь, распутство, азартные игры и химию. Я изобретатель каруселей, танцев, музыки, комедии и всех новейших французских мод… Я бес сладострастия или, выражаясь почтительно, я бог Купидон».

— Я ведь не просил мне лекцию читать в… который теперь час?

— Второй.

— Во втором часу ночи. И когда я упоминал беса, то не для того, чтобы ты разъяснял мне, кто отвечает за все эти столь важные дела.

— Но тогда зачем?

— Начнем с того, что это пусть неточная, но все же цитата.

— Это я понял сразу.

— Прибегая к ней, я хотел внести нотку иронии в констатацию того факта, что ты, а следовательно, и я, оба мы ворочаемся на этом старом продавленном и (я давно это собирался сказать) довольно неудобном диване с одиннадцати часов вечера.

— Это тебе удалось. Но позволь мне задать один вопрос.

— Пожалуйста, если он не уведет нас от темы.

— Диван неудобный для чего?

— Чтобы спать. Но вернемся к теме нашего разговора.

— А у него есть тема?

— Да. Мы не спим.

— Что ж. Это случается довольно часто.

— Я бы сказал, что в половине второго ночи это случается довольно редко.

— И что это значит? Лишь то, что мы с тобой не сходимся во мнениях. Что тоже случается довольно часто.

— Редко.

— Пусть так, но, кажется, наш разговор подошел к концу.

— Ничего подобного, он даже еще не начался.

— Но разве эти полчаса мы не разговаривали?

— По форме это так.

— Тогда закончим нашу беседу. Она была не очень содержательной.