От дороги и направо

  Мне просто нравилось и хотелось жить там, где родился, где был второй дом родной у всех пацанов – тихая, плавная и худосочная речка Тобол, там желал жить, где всё понятно с пелёнок, где любые цветы пахнут  правильно, а чужие люди  все свои потому, что тоже тут родились и ели одинаковый хлеб с единственного хлебозавода, где все дышали одним ветром из степи и где в семнадцать лет мы не успевали  догнать  растущие как из пушки саженцы клёнов, которые  сами сажали толпой выпускников в новом школьном сквере.

  Тогда это были веточки до колена нам, почти уже мужчинам. Года через три после выпускного я приходил в школу, во двор. Первого сентября. Узнавал  все пятьдесят больших, настоящих деревьев по рисунку веток, а они узнавали меня в лицо и говорили мне «Привет!» шелестом резных листьев. Было хорошо и грустно. И мне казалось тогда, что клёны раскрасили себе листья в удивительные бордовые и охристые краски для меня одного, чтобы отблагодарить за подаренную им жизнь, и листья эти разноцветные роняли  к ногам моим, чтобы я взял их на долгую память. Я  подобрал тогда кучу пёстрых листочков и набил ими два кармана. Дома заложил в книжки между страниц. А потом закрутился по взрослой жизни и забыл про них. Они и сейчас лежат, сухие, в книгах. Ждут меня.

А я торчу тут как чубчик у рыжего клоуна из под смешной кепки. Торчу на берегу огромной Оки и как раб бессловесный понимаю только, что  покормят и снова погонят на очередную тупую работу. Я жду каких-то символических денег на билеты до дома. Жду уже полторы недели, и не факт, что в конце третьей их получу. Надо что-то делать. Что-то предпринимать. Ехать надо. Добираться как получится. Ребята говорили ватажные, что бугор деньги почти всегда  придерживает на неделю, а то и на две. Чтобы ждали и не разбегались. Чтобы работали во время ожидания. Но вот уже три дня работы не было. Мы краску, масло моторное, бензин и новые швартовые джуты с откоса перенесли на берег, все, что надо покрасили, отремонтировали причальные мостки и валялись кто на песке, кто в лодках. Ждали ватага. Который опаздывал уже на три дня.

Я подошел к спящему в лодке Пахлавону, пощекотал его за ухом и разбудил.

– А?–  выдохнул Пахлавон, неторопливо просыпаясь – Бугра приехаль, да?

– Слушай, дорогой, – я погладил по голове маленького как восьмиклассник почти тридцатилетнего мужичка. – Ты говорил, что на пристани в Павлово у тебя моторист знакомый есть.

– Деньги нету мотористы,  – ответил Пахлавон и зевнул.–  А есть, то не даёт. Жадный моториста.

– Мне не надо денег, – я аккуратно вынул щуплого Пахлавона из свежевыкрашенной речной посудины. – Надо у него спросить, когда на той стороне паром сделают. Узнать, когда переправа работать начнет. Может, сделали уже, а мы не знаем.

– На Тумботино  который ходит? – Пахлавон пошел к реке и тщательно вымыл лицо и руки. – Надо ходить, с ним говорить надо. Пошли тогда, да?

И мы взяли по ломтю хлеба, литровую бутылку воды и по берегу побрели на переправу. Четыре километра по песку – то ещё удовольствие. Я  шел, оставляя за собой шлейф песочной пыли, а Пахлавон двигался как утюг по простыне. Гладко, почти скользил. И следа за ним не было, как будто это был не Пахлавон, а привидение. Километр прошли молча. И меня это стало раздражать. И так всё молчим целыми днями. Пока вкалываешь, говорить некогда, да и не к месту. Вот сейчас самое время поболтать.

– А ты, Пахлавон, чего на берег пришел? Не твоя же это работа. Вы же, таджики, строители.

Он вытер рукавом пот на лбу от скоростного передвижения и остановился.

– Зачем спрашиваешь? Газета писать?

– Да ну… – мне стало смешно.– В газету, обещаю, не напишу. Просто интересно. Я же вот всем вам рассказал про себя. А ты парень честный. Тебе чего скрывать?

  Пахлавон  задумался, сел на горячий песок и пальцем показал: садись рядом.

Рассказ Пахлавона о превратностях бытия и  злых людях.

У меня брат был. Шесть лет он больше меня был. Трёх лет сзади уже, как он потонул. Озеро ходил с другом и с две женщины под вечером.  Водку там пил. Много пил. Женщины пил с ним тоже много. Брат потом говорит, что пойду озеро туда-сюда поплыву. Друг ему говорит, что не ходи, не надо. Водку много напился. Слабый стал. А женщины говорили, что водка крепкий и тогда брат тоже крепкий. Он пошел и на середине озера кричать стал, что плохой ему, сила нету плавать. А женшины смеялась и ещё водку выпили. Потом слушают все, а тихо началось на озере. Не кричит брат. А темно уже. Стал вечер часов девять. Не видно воду далеко. Друг в рубашка и штаны побежал плыть посередине озера. Он там крутил-вертел, под водой нырял, искал. А брата не нашел. Он на дно утонул, а где, так не помнили кто-нибудь со всех.