От дороги и направо

Но от расстройства, видно, русские слова, которые он знал, смешались в какое-то слипшееся месиво, которое я не смогу передать точно, да и не поймете вы почти ничего. Мне тоже пришлось его бесконечно переспрашивать. Поэтому разговор наш затянулся и добивали мы его уже на ходу, чтобы на пристани успеть застать моториста.

Так что, с вашего позволения, чтобы не затруднять вам чтение расшифровкой русского языка в таджикском орнаменте, я остаток рассказа  Пахлавона  перескажу вам своими словами.

В общем, маялся он в бригаде три месяца. Сархат этот раньше ездил в Москву с его братом в бригаде рядовым разнорабочим. Таджики уверенно и постоянно шабашили в столице СССР с конца пятидесятых годов. Они  сразу заняли просторную и пустую нишу почти засекреченной «левой» рабсилы, дешевой и покладистой. Сыновья ездили с отцами, братьями, верными друзьями, потом отцы уставали и отдавали своё место сыновьям, которые уже как отцы сами таскали за собой своих детей, братья – своих, а верные друзья, в связи с доступностью больших по таджикским меркам денег, не переводились никогда.

Так вот этот Сархат однажды поднял восстание местного значения. Он убедил бригаду, что бугор в момент расчета с заказчиком, отщипывает себе втихаря неплохие суммы. Бригада хором стала «пить кровь» и терзать нервы  пахлавоновского брата с надеждой  поделить поровну затыренные  им деньги. Брат быстро сообразил, откуда ветер. Он позвал Сархата выпить пива в пивнухе неподалеку, а по пути в святое место отдыха мужчин избил этого Сархата до красных соплей, выбил ему челюсть и приказал завтра же валить назад, домой. Дал ему его деньги. Сам втолкал его в поезд.

И на этом восстание захлебнулось, да сразу же и утонуло в трудовых буднях.

А вот когда в бригаду через три года попросился уже не пацан, а двадцатипятилетний мужчина Пахлавон, Сархат его взял. Но не по доброте души, а для сакральной справедливой мести. Мёртвому брату Пахлавона он мог легко  отомстить за собственное унижение через самого Пахлавона.

Работу ему Сархат давал самую грязную. Таскать на горбу мешки с цементом со склада метров за пятьдесят, замешивать раствор лопатой, гравий носить вёдрами с кучи за забором. Тоже полсотни примерно метров. Его же после работы он гонял в магазин за пивом, водкой, картошкой,  рисом, мясом и морковкой. Плов готовил Пахлавон, посуду мыл он же, дежурил на стройке через сутки в ночь тоже Пахлавон. Охранял инвентарь, цемент, кирпич, глину и песок с гравием от местных расхитителей социалистической собственности. Он же убирал и мыл деревянный «скворечник»-нужник, который сама бригада за три часа сколотила из досок для лесов и поставила сооружение на двухметровой глубины яму. Спал  Пахлавон на самых  плохих, неровно  поставленных нарах возле самой двери, на скатавшемся внутри ватиновыми комками матраце. Это был не сон, а пытка. Только приспособишься к горбатому матрацу на нарах с уклоном к двери, как начиналась поочередная ходьба мужиков то по нужде, то покурить. Засыпал Пахлавон под утро, а утром рано он должен был вставать первым, кипятить на улице  в чане на кирпичах воду, заваривать в ней крепкий чай, будить остальных и наливать каждому кружку чая и возле каждой кружки класть по три куска сахара. А Сархату – четыре. В обед он должен был съесть всё положенное побыстрее и бежать на почту за три квартала. Письма относить и получать.

  Ну, а самое неприятное, что ему не доплачивали  денег. Сархат забирал свои десять процентов, а потом высчитывал с него то за сломанный черенок от лопаты, то за чай, который слегка остыл пока все подтянулись к столу. За опоздание с почты на работу тоже высчитывал, хотя Пахлавон бегал бегом туда и оттуда. А ещё снимал несколько рублей, если ему не нравилось как помыт туалет и избыток или недостаток засыпанной в яму хлорки. В общем, Пахлавону оставалось так мало, и  домой он отсылал такие крохи, что отцу никак нельзя было наладить мотоцикл и купить корову. Матери он обещал прислать денег столько, чтобы хватило на маленький домашний ткацкий станок. Мать была мастерица ткать отличное полотно из хлопка. А старый станок даже отец уже не успевал ремонтировать.

Все несправедливости  однажды перехлестнули через уровень терпения Пахлавона. И он ночью, когда все спали,  собрал свои вещи, затолкал их в  сетку «авоську», в которой носил из магазина продукты, и тихо ушел. А куда можно уйти в Москве таджику? Только на вокзал. Где можно переночевать и узнать, куда можно в Москве податься, чтобы заработать денег.

Казанский вокзал был похож на место тотальной эвакуации граждан СССР из своих городов, городков и деревенек в Москву. Если не приглядываться внимательно, то весь копошащийся людской «муравейник»  был похож на настоящий, муравьиный. Все муравьи практически одинаковые. Только защитники – воины и начальники у них немного другие. Крупнее. Ну, матка муравьиная побольше всех и с крыльями.