От дороги и направо

  В фантастике Беляева и у Юрия Германа я в лучших романтических контекстах встречал этот Альтаир. Молва про доброе влияние на влюблённых этой недосягаемой звезды умиляло девушек и стариков. То есть не искалеченных пока жизнью юных романтиков и проживших мимо всего романтичного до близкой гробовой доски дедушек и бабушек. Именем этой влиятельной в любви и лирике звезды называют всё хорошее. От пионерских лагерей до шикарных ресторанов. Ну, в общем, за время месячного ночного слияния со звездами  так и не вычислил я Альтаир. Слишком уж много было их, ослепительно ярких. Зато ночные бдения под тяжелым гнётом мерцающей бесконечности дали мне много. Даже слишком. Философское спокойствие разума и безразличное равнодушие к таким мелочам, как неудачи, безденежье и таящийся от меня призрак добрых надежд и счастливых перемен.

Проснулся я, не помня, когда  уснул и не понимая, что проснулся. Звёзд сверху не было, а вместо них висела надо мной голубая  пустота, в которой не задержалось даже захудалое облачко. Пустота эта бездонная с утра не воспринималась радостно, несмотря на веселящий глаз цвет и солнечные блики, гуляющие по небу, как по своему жилью. Оно, конечно, могло видеться мне иначе: радужно и оптимистично. Но это утро было последним во второй неделе. Начиналась третья и не последняя моя неделя на Оке в ватаге. Потому как бугор деньги даст аж ещё через две. Это – если повезет.

Ребята ни разу не получали денег ровно через месяц. Причем в один день ватаг всем и не платил. У каждого месяц был свой. Все ведь прибились к артели в разное время.

Я сел на простыне, откинул одеяло, потянулся и стал разглядывать лодки, шевелящиеся на волнах хаотично, неравномерно и без утренней бодрости. Те, которые шли с моторами по течению, смотрелись веселей, но общую картину не улучшали. Вёсельные лодки крутились неподалеку от берега. На них сидело по два мужика. Один вёслами, потея и легонько матерясь, удерживал лодку на одном месте, а второй либо кидал блесну или мёртво сидел, прилипнув взглядом к проплывающему мимо себя поплавку. Это были суровые и молчаливые профессиональные рыбаки-любители, которые ничего почти никогда не ловили, но рабалка была их фанатической страстью, почти рабской долей. Они не могли не ходить на рыбалку. Они мучились и заболевали нервно, если идти рыбачить что-нибудь мешало: свадьбы, похороны, трещина в дне лодки, ураган или грипп с температурой тридцать девять и два.

Помимо них уныло плелись моторки, вынужденные житейскими нуждами плыть против течения. Они издавали  натужные звуки, вода за движком вздувалась бело-желтым буруном, который, казалось, прилип к мотору и корме как магнит, тянущий суденышко назад.

Я каждое утро, открыв глаза, поворачивал голову на реку в надежде хоть раз увидеть пустую воду. Только воду, которую ничто не засоряло. Ни лодки, ни речные извозчики-трамвайчики, ни бешеные «Ракеты» на подводных крыльях, гордо задирающие носы в знак пренебрежения любой, даже сокрушительной волной.

– Эй, Стас, давай вниз! – это кричал Толян , расщепляя маленьким топориком доски для утреннего костра. Рядом шевелился Пахлавон, расставлял кружки и раскидывал по кругу как карты карамельки. Грыцько отмотал с фанерной бобины метровый кусок тонкого джутового шпагата и привязывал к нему с обеих сторон ветки. Одну потолще и покороче, другую тонкую, но длинную.

Наиль отжимался на руках, а Женя ходил вдоль берега как заводной и сосредоточенно что-то разглядывал под водой. Только композитор с легким прерывающимся стоном еще во сне переносил муки сегодняшнего похмелья. И просыпаться ему было так же тяжело и невозможно, как взлететь над этой землёй и водой, парить под небосводом и петь арии из собственных опер.

– Пусть спит! – кричал Толян. – Не буди. Припрет похмелиться, сам встанет.

У него похмельный пузырь под головой.

Толян заржал как старый конь, негромко и хрипло. Я скатал в рулон постель, проверил в портфеле фотокамеру. Целая. Значит спал спокойно. Причем настолько спокойно каждую ночь спал я хоть и понемногу, что даже пряники, и те все были целыми. Да, что меня удивило: я ведь эти пряники в первую неделю предлагал как деликатес всем.  То за обедом, то за ужином. Все оказывались категорически. Я не понимал – почему. А Наиль мне потом в сторонке сказал, что никто не берет пряники потому, что мне скоро предстоит дорога дальняя и, не дай бог, казённый дом. Лучше, конечно, казённый вагон. Что есть? Пряники. Денег ватаг даст  столько, что на дорогу бы хватило…

Спустился вниз, сел рядом с будущим костром. Подошел Грыцько, бросил шпагат с веточками рядом и крикнул, чтобы все слышали: – Эй, народ! На тренировку быстренько сбежались! Бегом, бегом!