От дворца до острога

Уместно отметить, что пытка в России никогда не имела того изощренно-жестокого характера, как в средневековой Европе или, по слухам, в Азии. В допетровский период применялись избиение кнутом, редкими ударами, битье батогами (длинными палками) по спине, икрам ног или пяткам. Квалифицированным видом пытки была дыба – подвешивание за связанные в запястьях и заведенные за спину руки; иногда пытка на дыбе производилась с «встряской», когда, немного подтянув пытаемого на блоке вверх, резко отпускали: при этом выворачивались суставы, иногда разрывались сухожилия. Часто подвешенного на дыбе подследственного пытали огнем, «проходясь» по обнаженной спине горящим веником. Но уже по воинскому артикулу 1716 г., которым руководствовались и общие суды, пытка допускалась лишь в случае очевидных преступлений и только при особо важных государственных делах производилась по подозрению. По закону степень жестокости пытки должна была соразмеряться с важностью дела, физическим и нравственным состоянием обвиняемого, а за злоупотребление пыткой, особенно если пытаемый умер либо пытка производилась без достаточных оснований, судья подлежал уголовному наказанию, вплоть до смертной казни. Если обвиняемый отрекался на суде от сказанного под пыткой, она совершалась вторично, а если отказ следовал трижды, то обвиняемого следовало отдать на поруки. От пытки освобождались дворяне, особы высших чинов, старики с 70 лет, недоросли и беременные женщины, но эти исключения не распространялись на обвиняемых в убийстве и государственных преступлениях. Разумеется, на практике ограничения пытки соблюдались плохо. В 1740-х гг. начались смягчение и ограничение пытки: она была отменена для виновных в искажении титула императрицы, для малолетних до 12 лет; в 1751 г. отменили пытку в корчемных делах с сохранением пристрастного допроса с кошками и батогами; в 1752 г. запретили применять пытку в провинциях, отвоеванных у Швеции, и при следствии о волнениях крестьян. В 1762 г. император Петр III, упразднив Тайную канцелярию, отменил пытку, но при Екатерине II она была восстановлена, хотя и с большими ограничениями, не соблюдавшимися на практике.

Пытка при судебном следствии была запрещена в 1801 г., но втайне применялась до конца 40-х гг., хотя в 1832 г. ее применение было приравнено к серьезным уголовным преступлениям. Правда, дыба и другие истязания уже не использовались, использовался, так сказать, изощренный суррогат пытки – такова была пытка жаждой. В Саратове в начале XIX в. полицмейстер В. К. Ищейкин «умел выведывать от пойманных бродяг, дезертиров и взятых под арест совершителей преступлений все ими совершенное и о скрываемых ими преступниках и тем открывал важные преступления. Как рассказывали, он никогда и никого из арестованных во время производства следствия не наказывал, содержал их в секрете, приказывал своим подчиненным полицейским служителям давать им вино, кормить их всем, чего они захотят, разумеется на их счет, следить за их разговорами; но пить им совершенно не приказывал ничего давать, что со всей строгостью исполняли его фавориты. Когда арестованных мучила чрезвычайная жажда, то, не давая им пить, требовали от них сознания; тогда арестованные поневоле рассказывали сторожам о преступлении; а сторожа обо всем узнанном докладывали полицеймейстеру. Тогда он призывал их, отбирал допросы и, если они не говорили истины, то опять подвергал их тому же испытанию, доводя до чистосердечного признания» (141; 43).

Разумеется, с простолюдинами обходились еще проще: не давая пить, кормили их соленой рыбой, а иногда и содержали при этом в жарко натопленных помещениях. Ф. В. Булгарин, по службе участвовавший в следствии, вспоминал случай с несколькими заподозренными в убийстве людьми: «Когда это дело производилось, уже не было формальной пытки или застенка, но еще существовали так называемые допросы с родительским увещанием, употребляемые в таких только случаях, когда улики были явные и запирательство приписываемо было ожесточению преступника. Кормили сельдями и запирали в истопленную баню, заставляли терпеть мучительную жажду и допрашивали под розгами, веря, что розгами костей не изломишь… Сын дворника не вытерпел, однако ж, этих человеколюбивых средств к открытию истины – и умер после нескольких допросов» (23; 389). Двух других подозреваемых присудили к каторге; истинный же виновник через несколько лет попался на другом убийстве, признался и в предыдущем, несправедливо наказанных было приказано сыскать в Сибири, но один из них уже успел умереть в работах, а другой – сошел с ума…