От дворца до острога

Мы были выпущены без единого допроса, без предъявления нам какого бы то ни было обвинения – просто за ненадобностью, и, очевидно, Новицкому не приходило даже в голову, что он совершал какое-то насилие над людьми…» (128; 21–22). Согласимся, что Новицкий показал себя совершеннейшим хамом; каково было маленьким детям Эвенсонов хотя бы на одну ночь остаться в пустом доме после ареста родителей! Но с другой – уже после него в России был такой «рыцарь революции», «железный Феликс», память которого ныне так чтят «вечно вчерашние» и его сподвижники из множества «Больших домов»; великий гуманист, он, борясь с детской беспризорностью, детей арестованных или расстрелянных ЧК родителей отправлял в спецприюты с чекистами во главе (читайте «Флаги на башнях» Макаренко: с какой бы стати чекисты стали помогать колонистам; да и сам великий педагог Макаренко, как значится в «Педагогической поэме», носил револьвер: на каком основании?).

Описанными массовыми арестами подвиги Новицкого на поприще борьбы с инаковерцами не исчерпываются: «В 1899–1900 гг. жажда знаний в киевской молодежи, при почти полной невозможности устраивать публичные лекции, вызвала устройство ряда научных рефератов в частных квартирах, на которые собиралось 30–80 человек… На один из таких рефератов, посвященных Ибсену… явилась полиция – и арестовала всех… Потом были произведены обыски на квартирах лиц, присутствовавших на реферате, и забраны были многие лица, находившиеся на этих квартирах. Всего арестовано было 60 человек. Обыски в квартирах были произведены в отсутствие хозяев, хотя местопребывание хозяев было известно: они были в руках Новицкого… Нас продержали по 1 ¹/2 месяца в тюрьме, затем начали выпускать, а через два года мы получили приговор: освободить от наказания за отсутствием улик. Иначе и быть не могло, но по 1 ¹

/2 месяца мы провели в тюрьме, два года мы находились под следствием; молодой тогда приват-доцент Тарле потерял место в средних учебных заведениях, где он преподавал, и кроме того, полученную уже им заграничную командировку; студенты были исключены из университета, и многие из них не смогли кончить» (128; 25). Под рукой отметим, что этот, уже профессор, Е. Тарле, в начале 1930-х гг. попал в лагерь (советский, разумеется: до революции лагерей не было) по «Академическому делу», а затем, отбыв несколько лет, – просто выпущен: в лагере-то он оказался ни за что.

Ссылкой и каторгой система наказаний не завершалась. В 1845 г. были созданы смирительные дома для лиц всех сословий, совершивших незначительные преступления. Заключение было на срок от восьми месяцев до двух лет, причем при освобождении заключенные получали треть заработка, а присужденные к кратким срокам могли тратить эту треть на себя. В смирительный дом заключали также за нанесение телесных повреждений, нарушение обязанностей детей по отношению к родителям и даже «за непочтение» к ним. В 1884 г. смирительные дома были упразднены. Вот описание такого дома в Петербурге в 1860-х гг.: «Нижний этаж этого громадного дома занимали контора, квартиры некоторых служащих, столовая для мужчин и мастерские – переплетная, сапожная и портняжная. Во втором и третьем этажах помещались церковь и отделения женское и для умалишенных, а в четвертом – находились спальни для мужчин. Это не была тюрьма; это было что-то среднее между богадельнею и воспитательным учреждением. Положим, что для каждого арестанта непривилегированного (курсив мой. –

Л. Б.) сословия работы были обязательны; но они не были принудительными: каждый арестант выбирал себе такую работу, к какой был способен или какая ему нравилась, и за всякую работу в мастерских платили известный процент с наложенной цены.

Чистые, сухие и просторные спальни, с крашеными полами, с отдельными койками, на которых лежали такие мягкие и сухие постели, каких едва ли можно найти теперь в любой частной мастерской, вполне достаточная и вкусная пища, еженедельное чистое белье и баня – все было хорошо в этом заведении. В переплетной мастерской, куда я поступил в исправительном заведении, работали около семидесяти человек. ‹…› Взрослые работали билеты для железных дорог и коробки для патронов, а малолетние, под руководством настоящих мастеров из арестантов, приучались к более искусной переплетной работе» (160; 92).

В первой половине XIX в. за буйство в пьяном виде на улицах, незарегистрированную проституцию и т. п. забирали в полицейскую часть, где частный пристав или городничий (в уездном городе) мог приговорить к наказанию розгами или заключению на несколько дней на съезжей, с выводом на работы на улицах, например их уборки. Для порки при полиции помещики могли отослать с записочкой своих дворовых, обращались родители непочтительных или загулявших взрослых сыновей и пр.